В дни войны: Семейная хроника - [55]

Трамвай (в мирное время), идущий по Симеоновской, при выходе на Литейный слегка замедлял ход, и я на ходу вскакивала на заднюю площадку, чтоб ехать в школу, около Звенигородской, в которой мы с сестрой учились последние три года, до поступления в институт. И на обратном пути я соскакивала на ходу перед бывшим домом Юсупова, переделанным в наше время в Лекторий. (Дом, полученный Феликсом Юсуповым от его бабки, будто бы самой Пиковой Дамы.) Как много интереснейших вечеров я провела в Лектории. Внутри дом был перестроен: в больших бальных залах были рядами поставлены венские стулья и устроены аудитории. А парадную дверь не заменили: она была из толстого стекла с бронзовой решеткой — узором растительного рисунка.

На Бассейной (ул. Некрасова), на первой улочке, отходящей от нее слева, музыкальная школа Бариновой, где мы детьми учились фортепьянной игре. Во всех помещениях школы было сумрачно, неуютно; вестибюль и лестницы были плохо освещены, и хотя из-за классных дверей раздавались звуки рояля, школа производила впечатление запущенности. Ассистентки Бариновой давали уроки на дому. Но весенние экзамены приходилось сдавать в школе, в присутствии самой Бариновой, пожилой полной дамы, перед большой аудиторией.

Экзамен всегда начинали с меня, как самой маленькой. Под густой смех набитой до отказа аудитории бородатый служитель клал толстую стопку нот на стул перед роялем, поднимал меня и усаживал на эту стопку, которая, как живая, скользила и разъезжалась при каждом движении. Видя мое замирающее от испуга лицо, сама Баринова, она всегда стояла у рояля, милостиво покачивала головой: «Ты не бойся, малышка! — здесь все свои». Я оглядывалась на «своих», а они все были взрослыми, сидели плотно и дышали и смотрели. Экзаменатор нажимал одну ноту (я должна была отвернуться от рояля и догадываться, сколько нот он нажимал — проверял мой слух), я говорила — одна, нажимал две, я говорила — две, нажимал три, я говорила — три, нажимал одну, я, увлекшись, говорила — четыре. И все ужасно, пугающе громко смеялись. Я очень не любила эту школу, хотя она вырастила много хороших музыкантов.

На углу Литейного и Бассейной — старенькое здание с маленькими окнами. Из одного окна выглядывал давным-давно Некрасов и смотрел на большой желтый особняк, напротив, на другой стороне Литейного с ампирным входом в него, с колонками по бокам, и ступеньками, и женскими кариатидами, поддерживающими балкон. Бывшее здание Министерства Двора. Это был тот самый «парадный подъезд», у которого кому-то «размышлялось», а мы потом учили по этому поводу некрасовские стихи в школе.

В доме Некрасова, в низочке, еще долго после революции сохранялся милый магазинчик тетрадей, карандашей, бумаги и, что мы очень любили — заграничных очень ярких выпуклых наклеек для альбомов — мы их школьным подружкам дарили. Этот магазинчик «Учитель» был всеми любим, последний «частник» в городе, как мы слышали от взрослых. И принадлежал он высокому пожилому, очень приветливому господину, которого все дети любили, потому что он кроме ласковых слов, к нам обращенных, всегда находил в ящичках своих шкафов необыкновенно красивые вещи из бумаги, елочные украшения, карандашики с разноцветными набалдашниками и, когда мама или наша учительница расплачивались, он всегда с самым любезным поклоном и милой улыбкой преподносил нам по яркой нарядной безделице. Нашего последнего петроградского частника все и в глаза звали Учитель, одни — господин Учитель, другие — товарищ Учитель. Я не знала, как его называть, и на всякий случай делала ему реверанс. Позднее его как окопавшегося классового врага уничтожили. По моим представлениям эта лавочка была живой частью дореволюционной России, которую я никогда в жизни не видела своими глазами, но знала по книгам и по этому магазину. И как грубо этого приветливого Учителя некоторые жители нашего дома называли «бывший нэпман».

Медленно ехал автобус по Литейному к Неве, обгоняя ленинградцев, уходящих из города с гружеными саночками, шедшими в том же направлении. Пересекли Пантелеймоновскую.

На Моховой — наша школа-семилетка, в которой мы с сестрой учились. Дети Корнея Чуковского — Лидия и Николай — учились в ней задолго до нас. Тогда это была Таганцевская гимназия. В этой гимназии училась Ариадна Владимировна Тыркова-Вильямс — прекрасная писательница, мы с нею, глубокой и просветленной мудростью старушкой познакомились в Нью-Йорке в квартире Добужинских. В Тенишевском училище учился Владимир Набоков. Все торжественные собрания нашей школы происходили в обширном актовом зале училища. В нашей школе, классом младше, училась дочь Константина Федина — маленькая копия отца…

Справа, на просторной площади, большой пятиглавый классический Храм Преображения. Он обнесен оградой из пушечных трофейных стволов русско-турецкой войны 1828 года, а между ними — большие тяжелые темные цепи. Мы на них в детстве качались. Сидя на них, уже школьницей, проспорив Алику имя архитектора одного из дворцов, я должна была в наказание спеть старинный романс без аккомпанемента, что я и сделала, раскачиваясь на тяжелой цепи. Был осенний вечер, и под ногами нашими шуршали опавшие оранжевые листья, пахнувшие парками Царского Села.