В дни войны: Семейная хроника - [46]

Шрифт
Интервал

Разговоры об эвакуации институтов (всего, что осталось от профессорско-преподавательского состава и студентов) начали принимать более реальный характер. Теперь уже определенно решено было вывозить в глубь страны высшие учебные заведения. Надежды, что блокада кончится к лету — почти нет, а за вторую зиму блокады наверняка умрут все, кто пережил первую. Кроме того, как мы узнали позднее, партийное руководство города (и военное) предполагало, что весной немцы, которые не смогли взять Москву, попробуют занять Ленинград, поэтому нужно вывезти оставшуюся в живых интеллигенцию. До институтов и интеллигенции вывезли из города иностранцев, в первую очередь немцев, как ненадежный элемент. Их спасли таким образом в первую очередь, а нас, русских, надежных, продолжали морить.

Мы в феврале не могли даже представить, что немцы могут пробовать взять Ленинград. Зачем им нужен мертвый город?

Финансово-экономический институт было решено по одному варианту отправить в Астрахань, по другому варианту — на Кавказ. Папа повезет институт в качестве и.о. директора. Папа очень настаивает на том, чтобы его помощником по административным делам назначили Романовского. Сомнений у нас не было — вся семья хотела уезжать вместе с институтом. Кавказ рисовался сказочным раем.

В начале войны папа как-то сказал, что одним война хороша для всех тех, кто был на подозрении или имел дореволюционные тайны, что для них теперь старые грехи отпадут: война отрезала старую жизнь. Теперь счет грехам начнется заново: они теперь будут рыться в том, как себя человек вел во время войны, что делал, как поступал, что говорил, что думал. Наша новая военная биография была у нас совершенно чистой. И папа радовался, что теперь он освободится от привычных страхов доносов, арестов и сможет спокойно работать дальше: надеялся после войны издать книгу, над которой работал уже много лет и которая была почти закончена (кроме последней главы); «Книга моей жизни» — как он иногда о ней говорил. Отдельные части книги — главы, которые он считал менее интересными, папа решал не помещать в основную книгу и издавал их отдельными книгами в течение последних нескольких лет.

Многие люди с подмоченными, с советской точки зрения, биографиями во время войны решали вступить и вступали в кандидаты в партию. Вступление в кандидаты во время Отечественной войны считалось поступком патриотическим и происходило без особо тщательной проверки анкет, изучения документов — и отрезало дореволюционное прошлое навсегда. Папа это понимал и иногда даже говорил, что если б он решился поступить в кандидаты, то старые грехи были бы стерты и открывалась бы дорога в академики. Но, конечно, не захотел решиться. И когда секретарь парткома института, как и до войны, давил на папу: «Ну, как с кандидатством? Что же Вы, Иван Алексеевич, доктор экономических наук, профессор и беспартийный?» Папа, как и раньше, всегда отвечал свое: «Подумываю…»

Когда мы уже очень серьезно готовились к эвакуации, продумывали, что брать с собою, что оставлять, как паковать, к папе на дом пришел его аспирант, собиравшийся писать диссертацию на соискание кандидатской научной степени. Он посидел, поговорил и попросил разрешения заходить к папе домой и обсуждать с ним свою кандидатскую работу. Аспирант был довольно серой личностью, но партийный и с какими-то связями во влиятельных партийных сферах, как говорили папе в институте знающие люди. Папу удивляло, что аспирант каждый раз во время своих посещений, а они сделались частыми, спрашивал папу, действительно ли профессор с семьей собирается эвакуироваться. Почему он это спрашивал? Папа стал беспокоиться и решил, чтоб аспирант доверился, предложить ему помощь, вернее почти написать за него кандидатскую работу. И аспирант клюнул на эту удочку (по-моему, ничего безнравственного в этом не было: все привыкли придумывать разные ходы, чтоб заглянуть в будущее. И никому папина хитрость не вредила, а аспиранту — явно шла на пользу). Папа ему написал за несколько вечеров первую главу диссертации. Аспирант разнежился и сообщил папе (под секретом), что его обязанность и задание (от соответствующих органов) — точно установить, не собирается ли профессор К. оставаться в Ленинграде, в надежде, что немцы займут город. И проследить, чтоб в последний момент перед отъездом профессор не переменил бы решения эвакуироваться и не остался все-таки в городе, отправив институт в эвакуацию без себя. Мы были удивлены нелепостью подозрения.

Постепенно мы даже привыкли к соглядатаю и называли его «наш домашний шпик». Он весьма был полезен, охотно помогал передвигать полки в папином кабинете, да и был совершенно сытым — даже от чая отказывался.

Решив уезжать, папа стал продуманно готовиться к отъезду семьи. Вечерами у коптилки обсуждались со всеми подробностями наши дальнейшие действия и обязанности. Первое определенное решение, вынесенное и «обнародованное» папой, — приведение в порядок библиотеки(!). Все книги нужно было сосредоточить в папином кабинете, по его точной системе и написать каталог. Безумная огромная работа. Мама и сестра наотрез отказались помогать. И мы с папой принялись за работу вдвоем. Все это происходило в промерзшей квартире. Греться мы ходили на кухню, когда пальцы (в перчатках) не могли удержать книги в руках. Диван из кабинета удалили (с помощью «шпика») — все стены были теперь заняты шведскими шкафами для книг и просто полками. Только перед окном стоял письменный стол и стул перед ним. Папа разбирал и приводил в порядок свои книги, многое выбрасывалось и уносилось к буржуйке. На мою долю выпала русская художественная литература и вся иностранная литература. Я все время открывала книги и начинала читать, забывая все на свете, пока папа не окликал меня: «Чтение, дочка, в наш план не входит, закрой книгу». Работали с папой мы дружно и очень упорно, мы оба умели зарываться в работу, забывая о еде (в мирное, конечно, время — не сейчас), отдыхе. Вечерами, в тепле, засыпали сразу же, сидя за столом, как только съедали полагающийся нам ужин, он же — обед. За десять дней мы закончили работу и любовались стройными рядами книг, поставленных по папиной стройной системе. И все было записано, зарегистрировано в нашем каталоге.


Рекомендуем почитать
Иван Никитич Берсень-Беклемишев и Максим Грек

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Нездешний вечер

Проза поэта о поэтах... Двойная субъективность, дающая тем не менее максимальное приближение к истинному положению вещей.


Оноре Габриэль Мирабо. Его жизнь и общественная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Иоанн Грозный. Его жизнь и государственная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Тиберий и Гай Гракхи. Их жизнь и общественная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.