В действующей армии - [64]

Что касается до китайцев, то они, конечно, охотно принимают русские деньги, предпочитая серебру бумажки.

Золотых монет в обращении мало, и они тоже очень ценятся китайцами.

К серебряным рублям они относятся индифферентнее, берут, но не выказывают алчной радости, как при получении бумажек и золотых монет.

В китайской монетной системе господствует хаос.

Разменную монету представляет тун-цян или чох, — плоский металлический кружок величиной в новый двухкопеечник, но тонкий, с квадратным прорезом по средине.

Это очень тонкая монета и 100 чохов составляет цину серебра, тоньше нашего гривенника. Лан или таэль заключает в себе десять цин или 1.000 чохов.

С появлением в Маньчжурии русской серебряной и медной монеты, даже нищие китайцы пренебрегают чохами, не считая их ни во что.

Хаос, царящий в китайской монетной системе, в начале войны повёл к тому, что русские интенданты переплачивали китайцам, считая на рубли, тогда как китайцы считали и назначали цену па таэли.

Разница 40 процентов.

Но вскоре это было усмотрено и прекращено.

Об этом мне сообщил главный комендант маньчжурской армии, генерал Губер.

XLII Наши солдатики

Солдатушки, браво, ребятушки,

Где же ваши жёны?

Наши жёны, ружья заряжены,

Вот вам наши жёны!

И эта старинная удалая солдатская песня, говорящая о том, что у солдата не должно быть никаких родственных привязанностей, что он весь всем своим существом принадлежит государству и должен стоять на страже своего Царя и своего отечества, разносится теперь по всему великому сибирскому пути, по длинной ленте восточно-китайской железной дороги и отдаётся гулким эхом в сопках Маньчжурии.

Во время войны она именно и приобретает глубокий смысл.

Оставлены осиротевшие семьи, молодые жёны, малые дети, и идут их дети, мужья и отцы в далёкий неприветный край, чтобы стать лицом к лицу с сильным и хитрым врагом и грудью постоять за честь и славу своего отечества.

Тут не до семей, не до жён, не до детей, и действительно «жёны» этих незаметных героев их «ружья заряжены», а «сёстры» — «штыки остры», как поётся в песне.

Мы нагляделись на этих забывших для воинского долга все родственные связи солдатиков и намерены изобразить их и в дороге к театру войны и на самом этом театре на биваках.

Эти наброски не будут беллетристическими картинами, а лишь эскизами с натуры, без преувеличений, без украшений действительности.

Да этих украшений и не требуется!

Скромный, двухпаровозный в 40–50 товарных вагонов воинский поезд движется с возможной для него быстротой по Сибирской, Забайкальской и Восточно-Китайской железнодорожным линиям, останавливаясь не только на станциях, но и на разъездах, чтобы пропустить редкие пассажирские поезда, а главным образом порожний подвижный состав, уже сдавший свои живые грузы и спешащий за новыми.

И таких поездов за последнее время по этим линиям идёт до 11 пар в сутки.

Каждый поезд везёт эшелон в 700–800 человек, не считая орудий и обозов.

Люди помещаются в так называемых «воинских теплушках», т. е. товарных вагонах, приспособленных для перевозки.

Это приспособление заключается в том, что в вагоне устроены верхние нары, на которых может спать двадцать человек, да двадцать помещается внизу.

С ними их амуниция и незатейливый скарб.

Части, где есть лошади, эти последние помещаются в вагонах по две, по четыре; стойла их завешены циновками, а в свободном пространстве едут люди, наблюдающие за лошадьми.

Едут не тесно, удобно и при хорошем питании чувствуют себя бодро и весело.

Солдатская песня оглашает и Волгу-матушку и реки далёкой Сибири: Обь, Енисей, Иртыш, Ангару и туннель в Хингане и равнины Монголии и северной Маньчжурии…

Далеко несётся эта песня.

На станциях отдых.

Солдатики разбредутся по соседним полям, лугам и рощам, коли есть речка, то купаются и запасаются водой…

Я был свидетелем такого купанья в Ангаре.

Вода в ней быстрая, студёная, даже в жары.

Солдатики были довольны.

— Что, хорошо?

— Лучше не надо, ваше благородие… И в чайники воды набрали, больно чиста.

И действительно вода в Ангаре чиста как кристалл.

Весёлые бодрые лица — ни тени грусти ни в одних глазах.

Вот солдаты обступили китайцев, продающих всякую снедь, а также солдатские серые рубахи, и Бог весть, на каком языке ведут с ним оживлённые разговоры.

Им помогают, впрочем, бывалые товарищи, сделавшие китайский поход.

На груди многих из них блестят георгиевские кресты.

Те разговаривают на каком-то изобретённом им самим русско-китайском языке и китайцы понимают их и стараются говорить, по их мнению, по-русски.

— До-шао-цянь?.. — спрашивает такой солдатик, указывая на рубашку.

Это значит «сколько стоит».

— А-цзин лубли… — отвечает китаец и для ясности поднимает один палец.

— Один рубль! Хын-до, хын-до… — возражает солдатик опять же по-китайски и тоже для ясности качает укоризненно головой.

«Хын-до» — значит «слишком дорого».

— Что муного! Ни муного. Твоя покупай. Шибко шанго есть… — уверяет китаец.

И в конце концов торг заключается.

Эти сценки происходят уже на станциях Маньчжурии.

А ранее по Сибири на станциях к приходу воинского поезда высыпают крестьяне из соседних сёл и деревень из переселенцев.