В День Победы - [6]

Оратор говорил ярко, незаученно. Чувствовалось лишь некоторое тяготение к привычным оборотам, но речь лилась из самой души. Он скрывался в тени, и не разобрать было, каков приблизительно его возраст, но по звонкому голосу и энергичной жестикуляции было ясно: мужчина этот еще достаточно молод.

«Так, сынок!» — все повторял Егор Осипович, кивая в такт своим мыслям.

Рядом с ним тихо делились мнениями:

— Очень хорошо говорит.

— Толково…

Речь закончилась. И вдруг ярко вспыхнули фонари на столбах и на специальных подвесках, протянувшихся через площадь. Почетный караул остался возле Огня, а толпа пришла в движение: одни начали расходиться, другие искали знакомства и возможности поговорить. И здесь между ветеранами Егор Осипович увидел немало парней и девушек. Вновь почувствовал старый солдат прилив сердечного тепла и желание рассказать кому-нибудь из молодых о себе. Добродушно переждав, когда двое ребят перестанут шутливо бороться, Егор сказал:

— Я молодым был, любил бороться.

Ребята были высокого роста, оба с длинными волосами и в узких штанах. Один из них, курносый и лупоглазый, ухмыльнулся и ответил:

— Тебя одним пальцем можно положить.

— Да нет, не положишь, — произнес Крылов. — Это так только кажется. Я, может, не очень силен, да ловок. Между прочим, мальчишки, я на войне четыре танка в одиночку подбил.

Теперь они уставились на него насмешливо. Затем второй, по виду более серьезный и возмужалый, чем первый, воскликнул:

— Иди ты! Ни за что бы не подумал!

Лупоглазый же покачал головой и опять ухмыльнулся, но без слов.

— Не верите? — спросил Егор Осипович.

— Что-то на тебя не похоже, — сказал второй, смерив Крылова взглядом с головы до ног. — Шпендель ведь ты!

«А ты мне что «тыкаешь»? И «шпинделем» что называешь?» — хотелось произнести Крылову, однако он смолчал, почувствовав в этом фамильярном обращении к себе не неуважение, а невоспитанность, которую, как известно, устранить одним махом нельзя.

— Мало ли что не похоже, — ответил он. — Все равно правда. Хотите, расскажу?

— Ну, давай! — весело сказал второй. — Валяй! Поскорее только! Загибай, да не очень!

— Брось ты, Артем! — произнес лупоглазый. — Пошли. Что ты взялся тары-бары с ним разводить?

— Если тебе не интересно, уходи, — сказал ему Егор Осипович, внешне смутясь, но заглушив в себе раздражение. — Уходи.

— Ладно, — сказал второй приятелю. — Ступай. А я послушаю. Беги, беги! Чего стоишь?

Тот пробурчал что-то, отошел к другим юношам и вместе с ними скрылся в толпе.

Егор заговорил не откладывая и очень серьезно:

— Дело, сынок, было так. Воевали мы тогда под Наро-Фоминском, знаешь, Московской области, еще в самом начале войны. Немцы пёрли на Москву. Ихняя танковая колонна нацеливалась форсировать речку Нару. Мы им не давали. Вот и все. Я был подносчиком снарядов при полевом орудии сорок пятого калибра. Расчет весь убило, окромя меня. Сам я до смерти перепугался и уж хотел пятки смазать, драпануть. Потом думаю: как побегу, они меня в спину из пулеметов застрелят, а буду палить по ним, глядишь… всякое бывает. Ну, зарядил бронебойным, прицелился, вижу: головному в правую гусеницу попал. Закрутился он как ошпаренный. Оттеда танкисты немецкие полезли, смешались с пехотой. Тогда я долбанул разрывным, потом хватаю автомат — и пошел косить… Гляжу, второй танк напирает. Я снова бронебойным…

Он рассказывал все суше, все неохотнее, но, обратив вдруг внимание, что паренек слушает заинтересованно, удивился и обрадовался. Когда он умолк, Артем нетерпеливо произнес:

— Ну, давай, давай, отец! Чего остановился?

Избавляясь от скованности, Егор Осипович заговорил почти весело и начал жестикулировать:

— Ну что?.. Осмелел я. Приободрился. А тут третий с четвертым: один слева, в тыл мне заходит, другой прямо на пушку прет. Нет, думаю, врешь! Больше не напугаешь! Если уж я спервоначалу не побежал, то уж теперь не побегу! Палят, конечно… Снаряды ихние так и ложатся вокруг. Взял я сперва на прицел того, что в психическую атаку на меня шел. Потом разворачиваю орудие — и по другому. Кы-ы-ык я его!..

Тут Крылов, в возбуждении исказив лицо, со всей силой махнул кулаком и, не удержавшись, покачнулся. Тотчас сбоку от него кто-то захохотал. Обернувшись, Крылов увидел, что смеется очень полный, с круглыми щеками парень, тоже длинноволосый, одетый в тенниску, выпущенную на брюки, как это любят делать люди с большими животами. Кроме него Егор Осипович с удивлением заметил вокруг себя других слушателей, юных и фронтовиков. Смутившись, он сказал полному:

— Ну что скалишься? Чего тебе смешно?

Тот продолжал смеяться.

— Расчет весь убило, — хмуро произнес Крылов. — Заряжающему Игнатьеву попало в живот.

— Он палец перочинным ножиком обрежет и то заорет «ой, мама», — сказал Артем про полного. — Заорет и йодом побежит смазывать. Что ты ему, отец, объясняешь?

Полный умолк и, наверное, обиделся, но начать отстаивать свою честь не решился, только помахал у виска ладошкой, изображая для Артема ослиное ухо. Видимо, они тут все друг друга знали.

— Вон ты какой… справный, — добродушно сказал Егор Осипович, оглядывая полного. — Крепенький какой да пузатенький.