В День Победы - [7]

— Его, отец, велосипедным насосом надули, — оказал опять Артем. — Вставили насос — и накачали. Если где проколоть, то весь воздух выпустится. Как из мячика. Останутся кожа да кости.

Все, кто слышал этот разговор, весело засмеялись. Засмеялся и Егор Осипович, махнул рукой и сказал Артему:

— Ладно тебе.

А про себя подумал: «Остер на язык. И умен. Если его посадить за пулемет, там и останется. Такие умели воевать».

— Таких, как он, давить надо, — сказал Артем серьезно. — До последнего.

Полный отошел и больше не показывался.

— Ничего он особенного не сделал, — произнес Егор Осипович примирительно, рассчитывая сказать Артему что-нибудь приятное.

Но тут к Крылову протиснулся коренастый рыжий и словоохотливый фронтовик.

— Ты, корешок, я не слышал, из какого орудия танки-то подшиб?

— Из сорокапятки, — отвечал Егор Осипович.

— Из пушки сорок пятого калибра… один четыре танка? — произнес рыжий с большим сомнением.

— Представь себе, — спокойно ответил Крылов.

— Не может того быть! — заявил рыжий и обернулся по сторонам, ища поддержки. Некоторые забормотали что-то неопределенное; но один, высокий, в кепке, мрачноватого вида мужчина, выступил из тени, чтобы решительно поддержать Егора Осиповича:

— Нет, не врет он! По всему видать! Старший сержант Аликанцев, раненый он уже даже был, кровью истекал, восемь танков из сорокапятки уничтожил! Ты что, не знаешь, из истории войны?

— Не знаю, — сказал рыжий и коренастый. — Все равно не может быть.

— Ты сам-то в каких войсках воевал? — спросил высокий.

— В морфлоте. На подлодке. На «щуке».

— Чего ж тут права качаешь?

— Так. На всякий случай, — ответил коренастый высокому и вновь обратился к Крылову: — Ты что, корешок, за танки-те получил?

— Вот, — Егор Осипович дотронулся рукой до ордена Славы II степени и, наклонив голову, посмотрел на орден. — Вот это.

— Чего же тебе Героя не дали? По делу навроде заслужил.

— Ты в каком году пошел на войну? — спросил у него Крылов.

— В сорок третьем. Как девятнадцать мне исполнилось.

— Ага, я вижу, что ты помоложе, — сказал Егор Осипович. — Правильно, тогда за четыре танка Героя уже могли дать.

— А третьей степени за что получил? — справился рыжий.

— Так… За одно дело. Долго рассказывать. Потом ты спросишь, за что дали Красного Знамени. А мне некогда. Мне домой пора. Меня сын и сноха дожидаются.

— Все же, корешок, лучше бы они тебе вместо Знамени дали Славы I степени. Для полного комплекта, — знающе произнес рыжий.

— Красного Знамени, уважаемый, я еще раньше заработал. Еще в финскую войну. Ладно, товарищи. Всего доброго. Мне надо домой. Я пошел.

Он еще, чтобы распрощаться подушевнее, снял шляпу и помахал ею, кланяясь. Вышло у него это как-то забавно, так что все засмеялись, и сам Крылов тоже засмеялся. Раздались голоса, приветливые и насмешливые.

— Всего тебе, земляк! Будь здоров, бог войны! Один-то дотопаешь?

— Дотопаю, дотопаю! — добродушно отвечал Крылов.

— Давай, отец, я тебя провожу, — предложил ему Артем, про которого Егор Осипович, разговорившись с фронтовиками, уже успел забыть. — Возьму тебя под руку и двинемся помаленьку.

— Давай! — отозвался старик с радостью. — Проводи! Что-то я нынче притомился.

В заключение кто-то сказал об Артеме:

— Парень — молоток.

Было уже поздно, и теперь на улицах стало малолюдно. Одиноко горели фонари. Каждый шаг в пустынных переулках слышался очень хорошо, и его звучание повторяло эхо. Егор Осипович шел, покачивая головой и что-то незаметно для себя пришептывая. Ноги у него от усталости, как принято говорить, заплетались, и он вдруг нагружал Артему руку резкими движениями. Крылов непроизвольно улыбался и старался понять: откуда оно взялось у него — это странное ощущение сбывшихся надежд; потом, вспомнив, что идет не один, удивился и стал тепло думать про Артема: «Хороший он. Не оставляет меня. В бою, наверное, тоже не оставил бы».

— Не бойся, отец, — приговаривал Артем, — я тебя не брошу. Доведу до самого дома.

— Спасибо, сынок! — благодарно отвечал Егор Осипович.

— Дальше-то что было? — спросил юноша. — Танки все подбил, и больше ни одного, что ли, не осталось?

— Куда там! Только после того, как я четвертый подшиб, меня осколком в грудь навылет ранило.

— Как же они тебя, отец, не задавили? Жив-то ты как остался? Ну, давай, отец, давай!

— А там наши танки в атаку пошли. Танки и пехота. Потом я сознание потерял. Очнулся уже в госпитале.

— В общем, как в кино.

— Нет, сынок, в действительности было потяжелее.

— Да я понимаю, — сказал юноша. — Это я так. К слову пришлось.

— Тогда ладно… Ну, вот он, мой дом, — произнес Егор, останавливаясь. — Спасибо тебе. Прощевай, Давай с тобой расцелуемся.

— На, если хочешь. Целуй.

— Может, в гости зайдешь?

— Нет, некогда мне. В лестницу-то сам поднимешься?

— Поднимусь, поднимусь!..

Дверь Егору Осиповичу открыла Татьяна и, пропуская тестя в прихожую, воскликнула:

— Ах, папаша! Ну куда же вы запропастились? Разве так можно? Мы уже хотели идти звонить в милицию!

— Не сердитесь, ребятки, — отвечал Крылов-старший улыбаясь. — Я гулял. А погода-то! Погода-то!..

Из кухни показался сын Петр, усталый, лохматый, с воспаленными глазами. На нем был клеенчатый передник, а рукава рубахи по локоть засучены. Петр поспешил к отцу, обнял его за плечо и повел в комнату, заглядывая в лицо и укоряя: