В День Победы - [44]

— Эх, кабы я еще знала грамоте!..

— А вы, простите, разве неграмотная? — простодушно удивился Александр Николаевич, фактически впервые за все время застолья подавший свой голос, который оказался глуховат, но мягок и приятен.

— Да я, батюшка, ни писать, ни читать вовсе не умею.

— Ну… а если бы вы знали грамоту? — спросил Саша, уже, впрочем, посчитавший свои вопросы бестактными и вновь смутившийся.

— А записала бы свои стишки, — кротко отвечала ему старуха. — А то вон их сколь в голову приходит! Все разве упомнишь?

Молодой человек, не переставая удивляться, задумался и некоторое время не слышал, что происходило за столом. А там обсуждалось творчество Федосьи Марковны, услышав имя которой Александр Николаевич вернулся к действительности. Он бы, возможно, не поспешил выразить порыв великодушия, но теперь, поддаваясь желанию сотворить добро и, наверное, подчиняясь своему преподавательскому рефлексу, предложил Фе-досье Марковне:

— А вы хотели бы учиться?

— Чему, батюшка? — прищурившись, спросила старуха, которая, должно быть, уж и позабыла, о чем они с внуком Татьяны Тихоновны только что говорили.

— Читать и писать, — ответил Саша, улыбаясь.

— Да как же так? — воскликнула Федосья Марковна.

— А очень просто. Если вы хотите, я могу с вами позаниматься, пока буду гостить у бабушки.

— Мне бы хоть вывески научиться читать! — трогательно произнесла старуха.

— Зачем же только вывески? — сказал Александр Николаевич, ловя поощрительную улыбку Татьяны Тихоновны, затем насмешливое подмигивание своего деда. При свидетелях, на миру природное благородство Саши обнаруживалось тем более полно. — Не только вывески, — добавил он, вдохновляясь, готовый хоть сию минуту приступить к урокам. — Вы будете читать и книги, и газеты. Сперва, конечно, по складам.

— А ты не шутишь со мной? — подозрительно сказала Федосья Марковна и простосердечным вопросом подчеркнула свое горячее желание воспользоваться любезностью молодого человека. Это вызвало среди присутствующих взрыв восторга. До того все озадаченно прислушивались к разговору и ждали, чем он закончится.

Александр Николаевич, нисколько не сердясь на общее веселье, в котором не было и тени издевательства, тоже засмеялся. Хихикнула и Федосья Марковна, но неожиданно преобразилась, вздрогнула от обиды и, блеснув слезинками, сказала кротко и укоризненно:

— Ну что вы рогочете? Вот возьму и выучусь грамоте…

После этих ее слов все довольно скоро умолкли и почувствовали себя как-то неловко. Веселая атмосфера за столом больше не наладилась, и старухи начали расходиться по домам, кланяясь хозяевам за хлеб-соль и, а свою очередь, принимая от них слова благодарности за свое пение. Самую старшую из них Александр Николаевич взял под руку и проводил почти до самого дома, затем в одиночестве погулял по деревне и возвратился.

3

На следующее утро отпускник встал поздновато и вышел во двор с мокрым полотенцем на лбу. Морщась от боли в голове и грызя соленый огурец, Александр Николаевич вспоминал прошлый день сперва с удовольствием, затем с досадой — когда на первый план выступило собственное необдуманное предложение обучать едва знакомую старуху. Дождь ни вчера к вечеру, ни сегодня ночью так и не прошел, но с самого утра опять на небе были кучевые облака, расположенные плотнее, чем накануне, и гораздо сильнее набухшие. Потемнело. Сад притих, готовый принять первые капли ливня. Куры, поклевав возле избы посыпанное хозяйкой пшено, ушли к сараю, вырыли там себе ямки и залегли в них с утробным квохтаньем. Возле лица Александра Николаевича стали виться мошки, привлекаясь запахом испарины. Татьяна Тихоновна, по-крестьянски наклонившись, рвала в огороде огурцы и складывала их в эмалированный таз. Дед еще не сбрил свою седую щетину и не подровнял усы. Обутый в калоши на босу ногу, поглядывая на небо (успеет ли до дождя?), он ставил на свежем воздухе самовар. Угли в самоваре дед разжигал старинным способом, при помощи сапога. Увидев внука, он выпрямился, подал руку и, посмеиваясь, произнес:

— Здорово, Сашка.

— Здравствуй, дед, — ответил Александр Николаевич с жалкой улыбкой и, чтобы не слышать больше немногословных, но довольно безапелляционных расспросов деда, поспешил к бабушке.

— Доброе утро, — сказал он ей. — Давай я тебе помогу.

— Помоги, помоги, коль есть охота! — отозвалась Татьяна Тихоновна, с сочувствием взглянув на Сашу.

Испытывая в сельской местности младенческую беззаботность, вдыхая запах возделанной земли, немея от неясных ему самому восторгов, Александр Николаевич стал рвать огурцы и, в зависимости от их размеров, всякий раз по-детски спрашивать у бабушки: «А такие тоже собирать? А такие?»

Постепенно его угнетенное состояние рассеялось; стала меньше болеть голова. Попозже бабушка накрыла в избе на стол. Дед принес самовар. Они сели завтракать; и тут Захар Петрович, намазывая на хлеб вишневое варенье, заметил внуку:

— На кой шут тебе сдалась эта обуза?

— Какая? — спросил Саша.

— А Федосью-то Блинову вчера собрался грамоте обучать, — ответил дед, усмехаясь.

— И то правда, — согласилась с ним Татьяна Тихоновна.

— Это не обуза. Никакой обузы тут нет, — сказал им Александр Николаевич, однако вновь сделался озабочен и после завтрака в задумчивости походил по саду, приблизился к забору, выглянул за калитку и, скрестив на груди руки, начал смотреть на деревенскую улицу.