В День Победы - [37]

«Хоть бы поскорее ушел, — подумал доктор. — Вот настырный дедок». Капитан опять усмехнулся и подумал: «Этот орешек не прост. Но я возьму измором. Я объявляю осаду».

Он ушел, а за дверью показал в сторону кабинета язык. Он пошел по улице, заложив руки за спину. У него было много знакомых, и он часто приподнимал фуражку, но не останавливался. Капитан отправился к заливу, но подальше от того места, где стояло здание агентства «Арктика». В Ледоморске лето не такое уж холодное, как думают, и там есть пляж, и кое-кто купается; Семенов спустился к пляжу; на влажном песке стояли разноцветные грибки, хотя их можно было не ставить — все же лето в Ледоморске не такое и жаркое, и сейчас под грибками сидели в одеждах. Капитан сел под грибок и стал смотреть на залив. У него прекрасно сохранилось зрение, и он прочитал названия пароходов на рейде. По противоположному берегу тянулись причалы со штабелями досок, и там тоже стояли пароходы: груженые или порожние — у этих ватерлинии кирпичного цвета поднимались над водой. От залива пахло несвежей рыбой, водорослями и соляркой. Кое-где колыхались черные торцы бревен-топляков. Дул ветерок, и становилось зябко. Капитан долго сидел под грибком и к вечеру остался на пляже в одиночестве. Рейдовые суда несли на флагштоках советский и иностранные флаги, и те, что несли советский флаг, были ему знакомы, и среди их капитанов имелись друзья. Когда солнце село и от залива потянуло настоящим холодом, флаги стали опускаться, а на их месте зажигались фонари. Один пароход двинулся к морю и загудел. Огни зажглись по всему рейду и на лесных причалах; вода посреди залива осветилась, а у берега она была темная и поплескивала на песок. Капитан встал и отправился домой. По дороге завернул в агентство, и старый матрос, служивший сторожем, узнал его и пустил посмотреть карту рейсов. Они покурили и обсудили карту. Суда плыли в далеких морях, и капитан видел, как они плыли, и слышал работу машин; суда приветствовали друг друга флагами и гудели, чтобы не столкнуться в тумане; они плыли по голубым и гладким морям под чистым небом или сопротивлялись тяжелым волнам при хмурой погоде; но лучше всего он видел, как они пробивались через полярные льды ночью: льды были белые, а небо черное, и в небе — белые звезды. «Вот как получается», — сказал он сторожу. «Конечно…» — ответил матрос и пожал плечами. Капитан оставил ему папиросы. Стало совсем темно, и в городе тоже зажгли электрический свет. Пал туман, и фонари на столбах и лампочки в окнах светили, будто заключенные в целлофановые пакеты. Тот, кто бывал в Ледоморске, знает, что там еще сохранились тротуары из досок, прибитых к сваям, но главную улицу заасфальтировали и выстроили на ней многоэтажные дома, хотя это было сделать непросто, потому что весь город стоит на сваях. По главной улице гуляла молодежь.

Капитан медленно дошел до дома и сначала позвонил себе, потом открыл дверь английским ключом. Ему навстречу явился Марс, потянулся, сел, обмотав себя хвостом, и мяукнул вполголоса. «Что, Марс, — сказал капитан, — ты, я вижу, не проголодался. Балует тебя тетя Лиза. Нехорошо такие сахарные кости бросать».

Он взял кота на руки и прошел в комнату. Ему тоже пора было перекусить, да поплотнее, и в предчувствии, что тетя Лиза не забыла и про него, он заглянул на кухню. «Она хорошая женщина, — сказал он. — Она знает, что я люблю печеночный паштет и жареную картошку с помидорами». Он достал из шкапчика бутылку и налил в стакан водки, но поднял стакан и вспомнил доктора и сказал себе: стоп, у тебя еще не все потеряно, но ты можешь потерять. «У меня не все потеряно, — объяснил он коту. — Врачей надо слушать. Они тоже неплохие люди. Лучше я буду делать то, о чем им вру: пить пиво и закусывать рыбкой». И он слил водку назад, стараясь не пролить ни капли.

Поужинав, он сел в комнате на диван, скинул ботинки и ноги в простых носках с подтяжками поставил на шкуру белого медведя. Медведь лежал, распятый четырьмя лапами, оскалившись и вытаращив глаза. Со временем шкура пожелтела и облезла. Однажды в ней заводились блохи, и капитан обвинял Марса. Он поглаживал кота от ушей к хвосту; кот дремал у него на коленях, подогнув передние лапы под брюшко. С некоторых пор капитан зажигал по вечерам только настольную лампу. Лампа направляла свет вниз, и в комнате был полумрак; стены, задрапированные хорошими коврами, приглушали звуки соседних квартир — и ему все это нравилось. Он имел телевизор, но включал его редко. Размышления в одиночестве стали для него потребностью, и он мог размышлять часами. Мысли его близко подходили к философским, потому что он был старик и умел обобщать отдельные случаи. Они боятся, что я умру на работе, — это факт, думал он. Только люди умирают там, где их застает смерть, и что бы вышло, если бы взялись гадать, где кого смерть застанет? «Что бы тогда получилось, Марс?», — спросил он, но коту было все равно, и он мурлыкал. Ничего бы не получилось, было бы глупо и смешно. А если подойти к этому вопросу с другой стороны, то многие умирают дома; значит, если бы я умер на пароходе, то, можно сказать, я бы умер у себя дома. «Только я не собираюсь, — подумал он. — И не знаю, что они прицепились. В общем, я здоровый. И главное, еще могу хорошо делать дело».