В День Победы - [30]

Его не покидало приподнятое настроение, и в ожидании встречи он был весел до ребячества. Боцман проплавал всю зиму, и к лету, чтобы позабавить жену, постарался исказить себя до неузнаваемости. Он закупил пива и яиц, считая по два на пол-литровую порцию, также сливочного масла и потом все ежедневно принимал в одной комбинации. В результате он предстал перед женой гладким толстяком, у которого были пухлые щеки и заметное брюшко. К тому же надел узкие брюки с подтяжками. Поставив за дверью чемодан, он держался за подтяжки и, ожидая легкого шока от неожиданности, посмеивался. Но Клава не рассмеялась в ответ. Пожав плечами, она вопросительно пропустила его в комнату и снова оглядела.

«Дурацкая, конечно, затея», — подумал боцман и успокоился. Но жена отказалась бывать с ним на людях, пока ожирение у него не спадет. И потом она стала неохотно выходить с мужем. Посидит перед зеркалом и вдруг молча отцепит бусы, а он ждал, одетый в хороший пиджак и галстук, и она, вздохнув, говорила ему: «Лучше в другой раз. Голова трещит. Не обижайся. Сегодня давай не пойдем. И куда мы пойдем?.. Кино надоело, город надоел, а больше некуда. Все надоело».

— Чего ж тебе надоело? — спрашивал боцман улыбаясь. — Если меня полгода не было, а скоро я опять уйду, а тебе надоело?

— Не знаю. Надоело, — отвечала Клава.

— Скоро я уйду, — напоминал он.

— Уйдешь и придешь. Ваша такая работа. Ничего не поделаешь. Ведь все равно уйдешь.

— А если не уйду?.. Хочешь, чтобы не уходил?..

— Не знаю, — говорила Клава. — Может, хочу, а может, не хочу…

— Ну, ладно. Поцелуй тогда, чтобы я успокоился, — просил боцман. И она целовала его в лысину или в лоб, а ему хотелось, чтобы это было в губы, и губы были бы как кипяток, а жена бы прижалась.

Ему хотелось сделать для нее что-то особенное. Он был легок и не в силах был носить Клаву на руках, зато заплетал ей на ночь волосы, длинные, до самой поясницы, и коса выходила прекрасная, толщиной в запястье. Из плаваний он возил жене игрушки; куклы она любила. Радовалась она также красивым вещам, но это в ней держалось недолго. Клава оказалась склонной к длительной грусти и молчаливости. В том, что ее мучит, невозможно было разобраться, а она не говорила. Но она вздыхала в ответ и часто сидела перед сном у зеркала, не сводя глаз со своего отражения, иногда плакала. «Может быть, она уже беременная?» — подумал боцман и осторожно спросил у нее:

— Может, будет ребенок?

— Глупости! — ответила Клава, не скрывая раздражения. — Когда будет, значит, будет. А сейчас пока ничего не будет. Лучше спи. А я посижу и тоже лягу…

Пароход долго не заходил в наш порт. Взятый во фрахт одной фирмой, он полтора года «стоял на иностранной линии», и когда Дракон возвратился, ему стало яснее это ощущение уходящей из-под ног опоры. В доме был замечательный порядок. Где возможно, Клава расставила своих кукол и забавлялась ими больше, чем разговаривала с мужем. Поворачиваться к нему спиной она взялась откровеннее. Он прекрасно понял этот язык поведения. «Ты видишь, — говорила она, — мне плохо, если ты прикасаешься. Отодвинься и лежи смирно. Я испытываю страх. Посмотри, у меня уже выступили мурашки». Он пожалел себя, потом стал жалеть и ее. Прошло время, когда можно было верить в капризы и предполагать, что Клава пока не привыкла к мужу. И Титов увидел, что она никогда не привыкнет. Никогда. Это будет всегда, почувствовал он, и станет хуже. И уже домой ему было возвращаться нелегко, потому что женщина там его не ждала, а он ее любил.

— Ведь любила вначале, — сказал боцман, и она, подумав, ответила:

— О любви — чего говорить? В наши-то годы!.. Смешно, и только. Ты еще при людях не вздумай про любовь сказать.

— Тебе ведь тридцать с небольшим, — сказал он.

— То-то и оно, — ответила Клава неопределенно и, для раздумья посмотрев в сторону от него, усмехнулась.

Она была не из тех жен, которые очень заботятся о приобретениях, но сперва была хорошей и расчетливой хозяйкой. Титову она казалась умной, он даже признавал в ней какую-то возвышенность — особенно когда Клава глядела мечтательным и глубоким взглядом. Порой он не знал, как держать себя. К примеру, она не терпела, если он ходил в магазин, если подавал советы в отношении того, как ей красивее одеться. Сама она по протоптанной в снегу тропинке, одевшись в телогрейку и повязав шаль, таскала воду из колодца, который утопал в сугробе и у которого на старом срубе был бугристый лед, сама отправлялась в сарай и колола дрова.

Она была самолюбивой женщиной, с твердой мужской хваткой, с красивым лицом и нежным гладким телом. Не подчиняя себе мужа намеренно, она вызывала в нем это состояние, и он был готов унизиться, чтобы она стала к нему поближе. Книг она в руки не брала, не читала газет и с молчаливой неприязнью относилась к тому, что любил читать боцман. Она все больше сосредоточивалась на себе и для него делалась непроницаемой. Что-то в ней сильно перебаливало, и было похоже, что у болезни этой нет благоприятного исхода, а есть только осложнения. Она даже осунулась лицом, побледнела. На ласки как-то сам собой уже объявился запрет. Старая теща все примечала и покачивала головой. В отсутствие Клавы боцман и приступил к ней с расспросами, когда она лежала в валенках на своей печи, седая и косматая, всегда молчаливая, но зоркая.