В четыре утра - [23]
- Вот в том-то и дело, что в доках, - покачал головой Янис. - В доках говорят на так называемом "кокни-сленг", ну то есть на жаргоне окраин.
- Отлично! - обрадовался чекист. - Превосходно! Знатоков классического литературного языка у нас сколько угодно. Вот, например, флагштурман, который председательствовал на суде, говорит, словно лорд. Слушай, Янис, еще вопрос. Как ты насчет того, чтобы поработать слесарем-водопроводчиком?
- Да что у нас здесь, слесарей нет? - обиделся за приятеля Федяшин.
- Слесарей, говорящих на "кокни-сленг", да еще партийных, проверенных, не так уж много, выбор невелик.
- Я согласен, - кивнул Янис.
- Вот и отлично! Сдашь дела Федяшину сегодня же. А завтра мы с тобой увидимся и обсудим кое-что. То, что в штабе не придали значения рапорту командира "Гориславы" Ведерникова, - вряд ли случайность. Кто-то намеренно не хотел заострять на этом внимание. Это подтверждается фактом убийства старика мастера. Если бы ты, Янис, не забил тревогу, налет катеров неминуемо имел бы преимущество полной внезапности и наши потери были бы больше. Политотдел по своей линии, по линии военных комиссаров, предупреждал о необходимости соблюдать меры сугубой предосторожности даже на тыловых позициях. Комиссары нажимали на командиров кораблей. А штаб благодушествовал.
Второе. Ясно, что раз катера незамеченными проскочили мимо фортов, значит, и с этой стороны далеко не все благополучно. В сплошной линии обороны есть лазейка. Что это - измена или ротозейство? Ведь те четыре катера, которые испугались заградительного огня миноносца "Гавриил" и повернули обратно, были все же обстреляны с одного из фортов. Но обстреляны из винтовок. Нелепейшее обстоятельство. Форты могут орудиями достать неприятельский корабль на расстоянии двадцати или даже тридцати верст, а мелкой артиллерии, для ближнего боя, не имеют. Почему об этом не Позаботились своевременно, не довооружили форты? Одно дело, когда Финляндия была своя, была частью России. Тогда можно было не думать о ближних дистанциях. А теперь государственная граница под боком, сразу за Сестрорецком. Вообще надо бы проехать по тому пути, которым шли английские катера, поглядеть своими глазами.
Пленных английских матросов содержали в военной тюрьме, некогда предназначенной для политических заключенных. После окончания допросов режим для пленных ослабили. Камеры перестали запирать, пленным разрешали шататься по всему зданию и по двору. Побегов не опасались. Какой дурак станет бежать, когда уже официально объявлено о предстоящем размене военнопленных. Дважды представитель международной организации Красного Креста, какой-то лютеранский пастор, не то швед, не то датчанин, привозил подарки, передавал письма. Пастор рассказывал, что уточняется лишь дата, ждут, пока окончательно поправится раненый старший лейтенант Бремнер.
Не зная, чем занять время, англичане играли в самодельные карты, валялись на солнышке, без цели бродили по двору. Унылый, неровно вымощенный булыжником двор, с четырех сторон огражденный тюремными корпусами, был невеселым местом. Грязные стены, немытые окна, с одной стороны ворота, с другой сарай с временной мастерской. В мастерской какой-то плечистый слесарь, он же водопроводчик, шаркал напильником или нарезал резьбу на трубах. Ему помогал мальчик-подросток. У подростка был укороченный рабочий день, он рано уходил домой, и тогда слесарь выходил на двор покурить, подолгу сидел на скамье.
Большинство пленных английских моряков были мотористы, хорошо изучившие слесарное дело, в прошлом, до военной службы рабочие. Мастерская с настежь распахнутыми створками широких дощатых дверей притягивала их, как магнитом. Однажды, когда слесарь маялся, выгибая длинный водопроводный стояк, кто-то из мотористов не выдержал, подошел помочь.
- Спасибо, приятель, - поблагодарил слесарь. - Одному мне было трудновато.
Матрос, услышав, что с ним говорят по-английски, изумился, хлопнул себя ладонями по коленям и красочно выругался.
- Сто тысяч чертей! Будь я проклят, если вы никогда не бывали в лондонских доках!
- Сто тысяч чертей слишком много, - усмехнулся рабочий. - До того как война закупорила эту бутылку, именуемую Финским заливом, я служил машинистом на пароходе.
- Машинистом? - Англичанин проникся уважением. - Это уже приличный заработок. А я до военной службы ходил только юнгой.
- Зато теперь английский король, видно, расщедрился, не жалеет денег для своих матросов.
- С чего вы взяли? - Загорелая физиономия матроса скривилась в презрительную улыбку.
- Некоторые английские моряки, как я погляжу, носят золотые браслетки. Значит, вам неплохо платят.
Англичанин снял с руки и показал браслет из переплетенной золотой цепочки с овальной бляхой. На бляхе был выгравирован номер и три буквы "ХМФ".
- Хиз Меджестис Флит - флот его величества. А это мой личный номер. Под этим номером матрос первой статьи О'Хиди числится в регистрационных книгах британского адмиралтейства. Это на тот случай, если б меня прихлопнули. По этой бирке можно опознать труп.
Слесарь - это был Янис - повертел браслетку в руках, вернул матросу.
Юный фенрих флота российского Близар Овчина-Шубников и не ведал, что судьба готовит ему столько испытаний. Не единожды пришлось ему одолевать разбушевавшееся море, действовать клинком и пистолетом в баталиях на суше, вступать в поединок с хитроумными шпионами иезуитского ордена. Труднее всего оказалось разоблачить коварного морского беса, чьи проделки поставили в тупик даже Адмиралтейц-коллегию Петра I. Но сметливый и отважный воин и тут не посрамил чести россиянина.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
Автор этой документальной книги — не просто талантливый литератор, но и необычный человек. Он был осужден в Армении к смертной казни, которая заменена на пожизненное заключение. Читатель сможет познакомиться с исповедью человека, который, будучи в столь безнадежной ситуации, оказался способен не только на достойное мироощущение и духовный рост, но и на тшуву (так в иудаизме называется возврат к религиозной традиции, к вере предков). Книга рассказывает только о действительных событиях, в ней ничего не выдумано.
«Когда же наконец придет время, что не нужно будет плакать о том, что день сделан не из 40 часов? …тружусь как последний поденщик» – сокрушался Сергей Петрович Боткин. Сегодня можно с уверенностью сказать, что труды его не пропали даром. Будучи участником Крымской войны, он первым предложил систему организации помощи раненым солдатам и стал основоположником русской военной хирургии. Именно он описал болезнь Боткина и создал русское эпидемиологическое общество для борьбы с инфекционными заболеваниями и эпидемиями чумы, холеры и оспы.
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.