В четыре утра - [22]
В коридоре второго этажа было пустынно и тихо. Не шмыгали из двери в дверь штабные, ниоткуда не доносилась трескотня пишмашинок. Даже телефонные звонки не терзали уши и нервы ожидающих. В приемной сидела пожилая женщина, что-то читала. На вопрос, можно ли к особоуполномоченному, просто сказала: Пожалуйста, он вас ждет.
Внешность у особоуполномоченного была весьма обычная. Похож на студента, давно не стрижен, в очках. При входе обоих военкомов он встал из-за стола, сам принес стул. Перед столом стоял только один стул, для одного посетителя.
- Спирин-Вышеславцев, - представился он. - Садитесь, товарищи... Курите, я тоже курящий.
Федяшин увидел на столе свой рапорт, поданный в Политотдел. Рапорт был вшит в папку с делом. Так, значит, на него уже заведено официальное дело. Сразу стало как-то тоскливо и одиноко.
С того памятного утра, после английского налета, когда Ведерников, арестовав, да еще с приставлением часового, Глинского, сошел на берег, о командире "Гориславы" не было ни слуху ни духу. Будто был человек и растворился, не оставив о себе никаких напоминаний, кроме имущества в каюте. Поначалу думали - задержался в штабе или у приятелей, искали... Моторный бот береговой охраны обшарил все места для купанья и уголки, где военморы в подпитии чаще всего имели обыкновение тонуть, но ничего не обнаружили. И тогда приказом было объявлено, что с такого-то числа военспец Ведерников позорно дезертировал, покинув на произвол вверенный ему боевой корабль.
Такого, чтобы командиры судов дезертировали, по крайней мере после "ледового похода", не бывало. Всполошились все инстанции до комфлота включительно.
- Товарищи, - сказал особоуполномоченный. Голос у него был глубокий, красивого тембра, мужественный. - Товарищи, - повторил он еще раз. - Давайте разберемся. С самого начала, с этого случая, когда "Гориславу" атаковал английский катер. Расскажите-ка, как это было?
Федяшин в который уже раз начал рассказывать. Особоуполномоченный перебил: - А что вы скажете, товарищи моряки, правильно действовал Ведерников или допустил какое-нибудь там отклонение?
- По-моему, правильно, - категорически сказал Янис. Федяшин поколебался.
- Да понимаете, тогда как-то я не сообразил, безобидная уж очень лодчонка. Конечно, Ведерников был прав, какая ни есть, а ей в наших водах делать нечего.
- Очень хорошо! - обрадовался чекист. - Вопрос проясняется. Значит, Ведерников умница, решительный мужик, и дезертировать ему, по-моему, не было никакого резона. А вы как думаете?
- Так я же и говорю, - вскинулся Федяшин, - я ставлю вопрос в штабе: почему дезертир? Почему обязательно дезертир? Может, с ним какое несчастье, может, убили или изувечили?! А они все одно: человек не иголка, пропасть не может. Если б убили, нашли бы труп.
- Та-ак... - протянул уполномоченный. - А говорят, у тебя, товарищ Федяшин, с командиром бывали контры?
- Ну, бывали... Вот тогда, из-за этой моторки, и в другие разы бывали. Но "вообще-то, - твердо сказал Федяшин, - побольше б таких командиров. Молодой, а знающий. И команда его уважает.
- Ну, а что ты думаешь о Глинском? - спросил уполномоченный.
Федяшин вздохнул.
- Так что о нем скажешь? Парнишка молодой, ни с какой стороны себя проявить не сумел. Так себе, ни рыба ни мясо. Уполномоченный блеснул очками.
- За что ж его командир арестовал?
- Говорит - ни за что. За то, что самовольно на берег рванул, поглядеть на англичан. Да что-то на Ведерникова не похоже. Ведь часового приставил. Однако существует мнение, что раз Ведерников дезертировал, значит, веры ему быть не может, стало быть, и арестовал зря.
Уполномоченный как-то странно хмыкнул.
- Да-с... дела-с... - сказал он раздумчиво. - Странные дела. Существует мнение... Ох, ребята, слишком много этих "существующих мнений". Значит, существует мнение, что этот Ведерников дезертировал, хотя с какой стати ему дезертировать, непонятно. Существует второе мнение - что весь Кронштадт опутан сетями офицерского заговора. Нет ни одного спеца, достойного доверия. Если встать на эту точку зрения, то непонятно, почему здесь сидим мы, а не англичане? Между прочим, знаешь, что выяснилось? - Уполномоченный, прищурившись, взглянул на Яниса. - Выяснилось, что некоторые члены аварийной комиссии на "Олеге" не исключали возможности торпедирования крейсера. Но почему это мнение не отражено, еще выясняется. Кто-то кому-то не давал карт расположения минных полей, кто-то слишком энергично отстаивал свою точку зрения и так далее... А может быть, какие-то документы просто исчезли.
Янис удивленно пожал плечами.
- Ничего не понимаю. Ведь смотрели в штабе акты аварийной комиссии. Там речь идет о том, что корабль напоролся на мину.
- Вероятно, напоролся на мину, - подчеркнул уполномоченный. - Вот в этом "вероятно" вся суть. Товарищи, вызвал я вас сюда не только для того, чтобы познакомиться. Хочу вас помаленьку использовать. Скажи мне, товарищ Янис, ты английский язык окончательно забыл?
- Английский? Нет, не забыл. Только, по правде говоря, я его никогда как следует не знал.
- Ну как так не знал? Ты же два года жил в Англии, работал в доках.
Юный фенрих флота российского Близар Овчина-Шубников и не ведал, что судьба готовит ему столько испытаний. Не единожды пришлось ему одолевать разбушевавшееся море, действовать клинком и пистолетом в баталиях на суше, вступать в поединок с хитроумными шпионами иезуитского ордена. Труднее всего оказалось разоблачить коварного морского беса, чьи проделки поставили в тупик даже Адмиралтейц-коллегию Петра I. Но сметливый и отважный воин и тут не посрамил чести россиянина.
«Константин Михайлов в поддевке, с бесчисленным множеством складок кругом талии, мял в руках свой картуз, стоя у порога комнаты. – Так пойдемте, что ли?.. – предложил он. – С четверть часа уж, наверное, прошло, пока я назад ворочался… Лев Николаевич не долго обедает. Я накинул пальто, и мы вышли из хаты. Волнение невольно охватило меня, когда пошли мы, спускаясь с пригорка к пруду, чтобы, миновав его, снова подняться к усадьбе знаменитого писателя…».
Впервые в истории литературы женщина-поэт и прозаик посвятила книгу мужчине-поэту. Светлана Ермолаева писала ее с 1980 года, со дня кончины Владимира Высоцкого и по сей день, 37 лет ежегодной памяти не только по датам рождения и кончины, но в любой день или ночь. Больше половины жизни она посвятила любимому человеку, ее стихи — реквием скорбной памяти, высокой до небес. Ведь Он — Высоцкий, от слова Высоко, и сей час живет в ее сердце. Сны, где Владимир живой и любящий — нескончаемая поэма мистической любви.
Роман о жизни и борьбе Фридриха Энгельса, одного из основоположников марксизма, соратника и друга Карла Маркса. Электронное издание без иллюстраций.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Жизнь моя, очень подвижная и разнообразная, как благодаря случайностям, так и вследствие врожденного желания постоянно видеть все новое и новое, протекла среди таких различных обстановок и такого множества разнообразных людей, что отрывки из моих воспоминаний могут заинтересовать читателя…».
Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. Лаконичные фразы произведений, за которыми стоят часы, а порой и дни титанической работы автора, их эмоциональность и драматизм до сих пор тревожат сердца и умы читателей. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Где заканчивается бабелевский дневник двадцатых годов и начинаются рассказы его персонажа Кирилла Лютова? Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем в 20-х—30-х годах XX века ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу.