В чести и бесчестии - [13]

Тот же Воронцов, спустя годы, пренебрег настояниями Липранди, принимая в Крыму мадам и месье де Гелль. Любезнейший граф сделал решительно все, что было в его власти, дабы помочь этим шпионам в их топографических занятиях, не догадываясь об истинных целях и не мешая снабжать оружием непокоренных черкесов. Яхта у этой парочки имелась - белая с позолотой, трехмачтовая. Никто ее не досматривал. Главный интерес их в Крыму был, где мадам и месье досконально изучили будущий театр военных действий.

Это замечание стоит держать в уме не только потому, что Крым в той войне Россия потеряла.

Комментарий к несущественному

Опальный поручик Лермонтов, самовольно отправившийся в Крым, страстно увлекся Жанной де Гелль. К ней, собственно, и рванулся на контрабандной фелюге. Мельком увидел раза два на Кавказе и не вполне оценил тогда, а потом уже не в силах был сдерживать нахлынувшее чувство, забыть не мог сияния серых глаз, ее вызывающую элегантность в костюме амазонки...

- Я предпочел бы, - сказал ей позже месье де Гелль, - чтобы вы немного более считались с моими чувствами и с нашим общим непростым положением.

- Не слишком ли вы вошли в свою роль мужа, месье? - дерзко парировала она, защищая нечаянную любовь поэта независимо от общего с де Геллем положения и совместных занятий военной топографией.

Ее пронзила острая боль, когда пришла весть о гибе-ли мятежного русского поэта Лермонтова на дуэли, и она, французская лазутчица, вдруг отчетливо увидела, как вылетает из ствола поспешное облачко дыма, не мо-гущее сравниться с грозовым облаком, нависающим над Бештау, и как он падает, падает, до последнего мгновения удерживая ускользающую мысль о том, что все вокруг ошибаются, он не тот человек, которого мож-но убить на дуэли крохотным облачком дыма, - падает под выстрелом у подножья горы Машук...

Завтрак под пистолетом

Нити, тянувшиеся в центральную Россию, подполковник Липранди оставил в своих руках, слегка натягивая и прислушиваясь - где отзовется? Отозвалось прежде всего у графа Палена, цареубийцы, державшего тесную связь с главой Южного общества полковником Пестелем. Это не была банальная слежка. Совсем не то, о чем здесь подходит думать. Липранди сам состоял членом Южного общества, что и подтверждено было впоследствии декабристами - майором Раевским и генерал-майором Волконским, а ранее того засвидетельствовано в ходе допроса бывшего члена Союза благоденствия полковника Комарова.

Полковник позже покончит с собой, как и доноситель капитан Майборода, и все тут не так просто.

Неразгаданная историей интрига, которую долго и тщательно отслеживал профессиональный разведчик Иван Липранди, включала в себя не только устранение Александра I, но и заведомый провал восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года.

Нынешняя разруха и развал в головах даже и не брезжили на горизонте, однако Россия как ныне, так и тогда, плохо себя помнила и не догадывалась, что на ее календаре за 1812 годом следовал не 1813-й, а 1825-й. Неупорядоченное время, что растянулось между, не стоит принимать в расчет, поскольку исполнено оно бродильной полутьмы, слегка побулькивающей, пузырящейся слегка. Хлопотно закладывается вино нового урожая, и дремать ему в подвальной прохладе до лихорадочных ознобов первой зрелости -терпкая горечь, сомнения, надежды, восторги - все хмельное.

Липранди ощущал себя много выше выпавшей ему судьбы. Выше и был. Многочисленные его дуэли тоже не выламываются из общего ряда, хотя и мешали по службе изрядно - скандалы, ненужная огласка, мстительные происки окружения и, конечно же, бесспорное превосходство во всех поединках чести, при самых даже неблагоприятных для него условиях. Да ведь и как стрелял - муху на лету сшибал с десяти шагов. У барьера почти всегда дожидался выстрела соперника, после чего, либо фуражку с него сбивал пулей, либо эполет отстреливал. Крови не жаждал, но и не церемонился ее пролитием, если причина конфликта того требовала. Это по обстоятельствам.

Пушкин живо перенял у него отчаянную бретерскую манеру, которая фраппировала соперника, вызывая дрожь негодования. А Иван Петрович, если видел соперника нахальным или беспечным, частенько пользовался правом отложить ответный выстрел -порой на годы. В этом имелась своя логика мщения. Убить на дуэли проще простого - и Липранди, и Пушкину, да, кстати, и Лермонтову, но это же не наказание обидчика, не урок нравственности, совершенно для него бесполезный, а именно что убийство, хоть и обставленное кодексом чести графа де Шатовиллара. А за что убивать, если вдуматься? Только за то, что упоенный успехом у дамы соперник вдруг останавливает кадриль и велит играть мазурку? Ну, падет он завтра, не расплатившись с карточным долгом, и что с того? Нет, наказание выболеть должно ожиданием неминуемой расплаты. А после и простить можно. Человек-то, прожив годы, другим становится.

Только Пушкин не от одного Сильвио перенял манеру поведения на дуэли, кое-что и от его беспечного соперника, человека знатной фамилии. Там, в виноградном предместье Кишинева, где обычно назначались места офицерских поединков, Пушкин, ожидая выстрела подполковника Зубова, ел спелую черешню, сплевывая косточки в его сторону, как это делал когда-то давнишний соперник Сильвио. Обескураженный не столько нелепой бравадой, сколько неколебимой уверенностью соперника, что пуля просвистит мимо, Зубов не смог выстрелить точно. А может, и не захотел. Черешня под пистолетом поразила его. Позже они помирились.