В черной пасти фиорда - [6]

Мы прислушались. Стук движка был буквально над нами. Ну а если мы под ним, то нас обнаружить трудно. Так оно и получилось: дозорный мотобот, а это был, вероятно, он, спокойно проследовал своим курсом.

Проходит некоторое время, и мы всплываем.

Поднимаюсь на мостик и вглядываюсь в темноту. Никого. Дальше все идет по заведенному распорядку: запускаем дизели — один из них вращает гребной винт и генератор, другой вращается электромотором вхолостую, нагнетая воздух в цистерны главного балласта и выдавливая оттуда воду (на позиции мы всегда так продуваем балласт)[6]. Лодка вентилируется, в отсеки врывается эликсир жизни — свежий морской воздух, который жадно вдыхается людьми. При продолжительном пребывании под водой недостаток чистого воздуха является, с физиологической точки зрения, наибольшей трудностью для экипажа. Утром лодка погрузилась перед зарей, а всплыла в 19 часов 50 минут — полсуток мы дышали тем, что осталось внутри лодки после закрытия рубочного люка. Процент кислорода к концу срока стал совсем мизерным. Интересен факт: через два часа после погружения спичка внутри лодки уже не горит — вспыхнет и сразу гаснет. Какой удивительной приспособляемостью обладает наш организм — пламя умирает, а человек живет. Кроме нехватки кислорода организм испытывает на себе и другие неблагоприятные факторы: воздух насыщен парами масла, газом, который выделяется аккумуляторной батареей… Но самым опасным является выдыхаемый людьми углекислый газ. Содержание его в воздухе свыше четырех процентов — уже опасно.

Могут спросить: почему не использовались имевшиеся на лодке запасы кислорода и поглотителей углекислоты? Но такой «роскоши» мы не могли себе позволить. Дело в том, что в то время еще не существовало установок, которые вырабатывают компоненты, обеспечивающие нормальное обитание внутри лодки. Запасы кислорода и регенерационных патронов у нас были ограничены, и их следовало беречь для аварийных случаев. И жизнь подтвердила — наш расчет оказался верным.

Как только лодка принимает крейсерское положение, управление кораблем берет в свои руки вахтенный командир, возглавляющий очередную смену. Работают оба двигателя — на гребной винт и на зарядку аккумуляторной батареи. Команда ужинает.

Посылаю радиограмму в штаб с указанием координат поставленных минных банок, заканчиваю другие неотложные дела и спускаюсь в боевую рубку. Она представляет собой нечто вроде железнодорожной цистерны и установлена горизонтально над центральным постом (некоторые лодки имеют боевые рубки, установленные вертикально). В одной ее части, кормовой, проходят верхний и нижний рубочный люки, в середине располагаются перископы — командирский и зенитный, а за ними, в глухом углу, заводские строители но моей просьбе поставили маленький диванчик для отдыха в походе. Место удобное во всех отношениях! под рубкой центральный пост; вверху, на мостике, вахта, и все команды и доклады вахтенных хорошо слышны; в случае опасности, неожиданной встречи с противником командир мгновенно может выскочить на мостик и разобраться в обстановке; в рубке царит полумрак — горит лишь одна лампочка темно-синего цвета, и глава привыкают к темноте. Все это, конечно, в условиях ночного времени, когда лодка в надводном положении.

В рубку сама по себе поступает полезная информация. Так, например, монотонный звук всасываемого дизелями воздуха иногда становится пронзительно свистящим. Это означает, что кто-то поднимается или спускается через люк, уменьшая площадь сечения входного отверстия. Свист не мешает отдыхать, а, наоборот, успокаивает, подтверждая размеренный шаг корабельной жизни. Если свистящие звуки повторяются — происходит смена вахты. Частое их повторение указывает на неблагополучие, тревогу. Страшного тут ничего нет, если не вызывают командира, однако подняться и выяснить, в чем дело, нелишне.

В рубку приходят курильщики (ночью на мостике курить запрещено). Если я сижу или лежу с закрытыми глазами, они тихо присаживаются на корточки и молча пускают клубы дыма. Когда же я бодрствую и тоже курю, побасенкам и рассказам нет конца. Если записать все, что здесь говорится, то получился бы многотомный сборник потрясающих приключений на море и на суше, легенд о любви, суждений по вопросам философии. Я стараюсь придать беседам актуальный характер. Разговор чаще всего заходит о событиях под Сталинградом, где наши войска развернули наступательные операции. Об этом мы уже знали в базе, а в море продолжали принимать сводки Совинформбюро.

Очередная партия курильщиков ушла, и я остаюсь один. Едва подумал, что надо бы побеседовать с Новиковым, как он явился сам.

Яков Романович пришелся мне по душе — спокойный, вдумчивый. Работал он вроде не спеша, но успевал всюду, где присутствие политработника было желательно, а подчас и крайне необходимо. Метод его бесед с людьми — предметный, всегда с интересными примерами и фактами. Чувствовалось, что он не новичок в подводном деле: много плавал на подводных лодках, в том числе даже на «барсах»[7]. Люди это сразу же оценили по достоинству. Забегая вперед, скажу, что Новиков на протяжении всего похода показал себя с положительной стороны, и у меня появилось желание оставить его на лодке в должности заместителя командира по политчасти.