В черной пасти фиорда - [2]

— Григорий Семенович, чем занят капитан-лейтенант Новиков? — спрашиваю у старшего лейтенанта Редькина, нашего старпома.

— Обходит отсеки, беседует с людьми, разъясняет задачи.

Что ж, политработник начинает с того, с чего и надо. Пожалуй, беспокоить его не следует.

— А как чувствуют себя сопровождающие груз?

— Нормально, им выделено место, и они отдыхают.

Сопровождающих двое: норвежский партизан и представитель разведотдела штаба флота. Первый — для опознания места встречи и установления контакта со своими товарищами. Вид у него импозантный: высокий, крепкий, румяный и весь седой, борода похожа на взбитую белоснежную пену, — воплощение здоровья в более чем преклонном возрасте. Он напоминает мне веселого деда на довоенных плакатах на улицах Ленинграда: «Пейте пиво завода Степана Разина». Норвежский патриот покинет борт корабля вместе с грузом.

Второй, молодой лейтенант, должен стать нашим посредником с партизанами: на лодке никто не знал норвежского языка. Лейтенант вернется с нами в базу.

— С правого борта силуэт катера! — доложил сигнальщик.

Наконец-то! Какие вести доставит он нам, хорошие или плохие? В ночной мгле показался белый бурун, а затем и контур штабного катера.

— На «Л-20»!

— Есть!

— Командир! Вам «добро» на выход. Счастливого плавания!

По голосу узнаю командира бригады подводных лодок контр-адмирала Николая Игнатьевича Виноградова. В эти дни и он и начальник политотдела Р. В. Радун неоднократно бывали на лодке, беседовали с людьми. Как командир, я получил исчерпывающие указания. И вот теперь, несмотря на занятость и поздний час, адмирал выкроил время, чтобы проводить лодку в боевой поход.

Катер ушел обратно в бухту, а мы снялись с якоря и двинулись к выходу из Кольского залива.

Атаковать или не атаковать?

Баренцево море встречает нас неприветливо. Штормовой ветер дует в лоб (мордотык, как говорят поморы). Транспорты в таких случаях обычно сбавляют скорость, а мы идем форсированным ходом: надо быть у норвежских берегов в положенное время.

Стою под козырьком ограждения рубки и смотрю, как волна за волной катятся по носовой палубе, ударяясь в рубку. Вот форштевень корабля врезается в основание высокого вала, и водяная масса несется прямо на меня. Пригибаюсь и слышу мощный удар. Корпус лодки содрогается, меня сверху обдает водой и чем-то еще, похожим на гальку. Выбило толстые стекла ограждения, и их осколки стучат по спине. Проклятие! Теперь и укрыться негде. Передвигаюсь по мостику, но каждый раз, когда накрывает волна, прячусь за ограждение перископов, цепляюсь за что попало.

Временами поглядываю на вахтенного офицера и сигнальщиков-наблюдателей. Их обдает потоками воды, а при девятом вале окунает с головой. Мокрые неподвижные фигуры вахтенных представляются мне олицетворением мужества моряков. Волны бьют в их лица, заливают глаза, но люди бдительно всматриваются в горизонт, не оставляя ни одного участка водной поверхности без внимания.

Всю ночь мы купались в ледяной купели. Промокли насквозь в своих «непромокаемых костюмах». Хорошо, что вахтенные закрепились концами на своих постах, а то бы смыло за борт.

Неблагоприятные обстоятельства сопровождали нас в походе и в дальнейшем. Просто непостижимо: нужна тихая погода — штормит; требуется ясная ночь — стоит тьма или валит снег; заходим в фиорды в полной темноте, а в самый ответственный момент по небу пробегают яркие сполохи северного сияния и становится светло как днем. Но мы но ропщем на судьбу — стиснув зубы, выполняем свой долг, только силы тратим вдвойне, а выдержку проявляем втройне.

Утром 29 декабря погрузились и подошли к Тана-фиорду. Осмотрелись. Выждав момент, пока дозорный корабль противника отходил к западу, двинулись ко входу в залив. Огибаем его восточный мыс. Но вот в перископе маячит транспорт в сопровождении двух катеров. Конвой пройдет за кормой подводной лодки, прикидываю я в уме, и для стрельбы кормовыми аппаратами нам достаточно лишь немного изменить курс. Да у конвоя и катеров с нашей стороны нет, они идут мористее — лучше не придумаешь.

Торпедные атаки не рекомендуется производить при наличии на борту лодки мин, я это не забыл. Но и строгого запрета нет. А соблазн уж больно велик, и я объявляю боевую тревогу.

До залпа остаются считанные минуты, как вдруг штурман докладывает, что мы идем прямо на отмель, выступающую от мыса. Чтобы успеть выпустить торпеды, сбавляю ход до самого малого. Но из-за малого хода или, быть может, из-за пресной воды (несколько речек в этом районе впадают в море) лодка как бы потяжелела, боцман не удержал ее на заданной глубине, перископ зарылся, и я «ослеп». Не выручила и акустика: цель находилась на кормовых курсовых углах, ее заглушал шум винтов лодки. Пока подправляли дифферентовку и показали свой «глаз», судно ускользнуло — угол упреждения был безнадежно пропущен.

Мы тут же в центральном посту производим анализ и устанавливаем свою ошибку: несвоевременно отреагировали на потяжеление лодки. При первых же признаках потяжеления — а это показало положение горизонтальных рулей, о чем доложил боцман, — надо было сразу же откачивать воду из уравнительной цистерны. Промедление в таких случаях чревато неприятностями. Помнится эпизод из нашего похода в октябре 1942 года. В тот раз из-за поломки кингстона, что нам было неизвестно (выяснил это водолаз, когда лодка вернулась в базу), заполнилась цистерна быстрого погружения, и лодка, потяжелев, начала уходить на глубину. Была дана команда откачивать воду за борт. Но это не помогло. Пришлось немедленно приступить к аварийному продуванию всего балласта воздухом высокого давления. И все же лодка провалилась с 30 до 130 м (дальше предельной глубины), наконец инерция погружения погашена и нам удалось быстро всплыть. Если бы не такая радикальная мера и запоздай мы хоть на несколько секунд, лодка углубилась бы еще на 20–30 м и ее корпус был бы раздавлен