В чаще лесов - [84]

Уже две недели мы практически ничего не ели. До этого мы несколько месяцев вели полуголодное существование. Я очень исхудал, одежда буквально сваливается с меня. За это время я просверлил ножом пять добавочных дырок в поясе. У Селии совершенно изможденный вид, под глазами темные круги. Я не представлял себе, что человеческий организм в состоянии вынести нечто подобное.

Патти, жена Луиса, которая и в лучшие времена была худощавой, настолько исхудала, что мне кажется, возьми ее под руку, это будет просто пустой рукав. Ей поручен медицинский уход за всей группой из девяноста человек. По вечерам она обходит наши убежища, заглядывает в них и спрашивает, нет ли больных. Запавшие глаза, похожая на тень фигура, — и право, кто же станет жаловаться на слабость женщине, которая едва держится на ногах?

Однажды утром товарищи одного из отрядов охраны заявляют, что они не в силах стоять на ногах и идти дальше. Селия, моя жена, чье лицо стало похоже на чахлый цветок на тоненьком стебле, еле волочащая ноги сама, идет к ним.

— Как вам не стыдно? — говорит она. — И вы считаете себя мужчинами? Или, может быть, вы хотите, чтобы я, женщина, понесла вас?

Они страдальчески смотрят на нее.

— «Ка» Рене, не говори так.

Собираясь с силами, они встают пошатываясь, занимают свои места в колонне, и мы идем дальше.

В этот день связную Тесси приходится нести на руках; один из мужчин отстает от колонны. Несколько человек идут на розыски и находят его мертвым — он умер от голода.

Сплошь и рядом мы засыпаем на ходу, теряем ощущение движения или того, что нас окружает. В дождь мне снится, что мы набрели в ложбине на двух думагатов — мужа и жену, окружили их и потребовали проводить нас. Я так явственно вижу мужчину в набедренной повязке и женщину, завернувшуюся в какой-то кусок материи. Затем чувствую, как дождь стекает по моим ногам и слышу шум голосов. Итак, это не сон. Мы действительно встретили думагатов. Они дружественно настроены к нам. Им известно, где находятся наши продовольственные базы. Они проводят нас. Но нам сейчас не до милосердия или доброжелательства. Мы разлучаем мужа и жену, ставим их в разные концы колонны и грозим застрелить женщину, если ее муж вздумает обмануть нас.

Он ведет нас к широкой реке, протекающей в каньоне между крутыми склонами. Этой дорогой, говорит думагат, вы выйдете к продовольственным базам.

Это наше спасение и в то же время дорога, ведущая прямо в ад. Берега реки, протянувшиеся между высокими, крутыми склонами, оборачиваются то узкими песчаными полосами, то покатыми скользкими скалами, то каменистыми, круто вздымающимися над рекой утесами, где негде ступить ногой. Оказываясь внезапно у непроходимых мест, мы вынуждены переходить на другой берег. Двадцать раз в день нам приходится переправляться так через реку. Она глубока и стремительна. Ее воды разбиваются о камни, взметаясь фонтанами. Мы с Селией так слабы, что не в состоянии переправляться одни, поэтому нас с обеих сторон поддерживают по два товарища из отрядов охраны.

Еще целую неделю, третью педелю без пищи, идем шатаясь по этой кошмарной дороге, без конца переходя с одного берега реки на другой. Единой колонны уже нег. Мы разбрелись на отдельные группы, растянувшиеся на несколько километров вдоль каньона. Многие уже не устраивают на ночь убежищ, а валятся прямо на скользкие камни или на песчаные отмели. Печатник Бен заболел, у него высокая температура; смутно гадаю, выживет ли он, сумеет ли двинуться дальше. Однажды его уносит течением, переворачивая и качая как легкую палочку, а затем у поворота выбрасывает на берег. Мы подбираем его, он подымается безучастно глядя на нас, и идет спотыкаясь.

Во время одной из переправ выбираюсь, обессиленный, на берег на четвереньках. Позади меня переправляется Селия с одним из товарищей — Санди. Внезапно течение отрывает ее от Санди, и я вижу, как она начинает тонуть. Но я так слаб, что не могу даже двинуться с места. Слезы катятся из моих глаз. Гинто — боец охраны, член нашего хозяйства, — бросается в воду и спасает ее. Нельзя представить себе ничего страшнее тех минут, когда жизнь Селии оказывается под угрозой, а я не могу прийти ей на помощь.

Голод — это только оцепенение, постепенное затуманивание мысли и ослабление ощущений. Никаких болей в желудке нет, лишь сильная слабость в руках и ногах, головокружение. Натыкаясь на препятствие, я долго не могу решить, куда поставить ногу, чтобы перешагнуть через него. Падаю и лежу. Смотрю вверх, в моих глазах движутся кругами верхушки деревьев, кружатся крутые склоны над каньоном, кружится весь мир.

Ползаем по камням в поисках улиток, присосавшихся к ним под водой, отламываем кончик раковины и высасываем из нее это плотное, тягучее, как резина, существо. Время от времени нам попадаются небольшие, с мягким панцирем крабы, величиной в 25-центовую монету. Мы разламываем панцирь и высасываем из них сок. Иногда «тамбелок» — желтоватые гусеницы, живущие в сгнивших деревьях, — жирные, извивающиеся существа, по вкусу напоминающие, пожалуй, яичницу-болтунью.

Чтобы оживить свои ощущения, я стараюсь фиксировать неустойчивое сознание на какой-нибудь яркой мысли. Такой движущей силой для меня становится чувство ненависти. Некоторые считают, что революционер должен быть объективен. А мною всегда руководило чувство любви к людям; именно любовью к людям бьется мое сердце. Но теперь, когда я судорожно прижимаюсь к стене каньона, хватаюсь за какой-нибудь камень или корень, то не чувство любви вселяет силу в мои пальцы, а ненависть — жгучая ненависть к тем жестоким и бесчувственным людям, что сеют смерть и причиняют страдания своим ближним.