В бурном потоке - [85]

На старика слова Роберта, казалось, не произвели того впечатления, которого тот ожидал. Скептически покачивая головой, Василенко заявил:

— Четырнадцать групп, тысяча сто членов, это, конечно, неплохо. И если вы, кроме того, знаете, что происходит…

— Но, Тарас Алексеевич, — прервал его Роберт, — ты, что же, думаешь, мы, чешские рабочие, вовсе разума лишены. Не видим, ради кого господа из русского отделения Национального совета — ты знаешь, это наш высший представительный орган здесь — ради кого эти народные представители ведут свою якобы национальную политику? Да ради себя. Только ради себя и им подобных. И так как они сплошь так называемые старожилы в России, то есть крестьяне с огромными усадьбами на Волыни или купцы и фабриканты с набитыми бумажниками, то они действуют сегодня заодно с вашим Керенским и его драгоценным правительством из буржуев и реформистов; совершенно так же, как еще вчера они были всей душой заодно с царизмом. Поэтому они и в легионах посадили на все высшие посты бывших австрийских офицеров, в каждом из которых еще крепко сидит бывший господин лейтенант или господин капитан. И все это вопреки той демократической комедии, которую они разыгрывают, и вопреки словам «брат» и «ты», с которыми они разрешают обращаться к себе простым легионерам, и тому подобное. Да уж этот обман мы поняли и заявили: все должно быть по-другому! Но чтобы все было по-другому, нам нужно стать силой. А как стать силой? Организоваться. Вот мы и начали создавать свою организацию. И теперь она у нас есть. — Роберт замолчал, нетерпеливо ожидая одобрения Василенко.

Однако сомнения старика, видно, еще не рассеялись.

— Так, так, — бурчал он, усердно почесываясь под кожаной фуражкой. — Это путь правильный, если организация в самом деле ваша.

Роберт вышел из терпения:

— Но, Тарас Алексеевич, сколько же раз мне тебе объяснять, что мы создали свою социал-демократическую организацию с отдельными местными группами, и… — Он запнулся, потому что Василенко вцепился в его локоть и принялся с жаром объяснять:

— Не понимаешь ты меня, голубчик! Что вы собственную организацию наладили, я охотно верю. И что она растет — тоже верю. И что она — сила. Вопрос в том: кто определяет ее курс? Чья рука на рычаге управления? Если это люди вроде тебя — тогда все в порядке. Ну, а если у вас в руководстве сидят этакие краснобаи да проныры, которые на словах все тебе сделают — и революцию, и социализм, и что захочешь, а на самом деле — ходят на поводу у буржуазии, как наши меньшевики и… — Старик смолк. — Да что с тобой, Роберт Робертович? Что тебя мучает?

— Со мной? Ничего. Почему ты спросил? — Роберт попытался сначала выгадать время, однако тут же отказался от всяких маневров. — Скажи-ка, — спросил он старика в упор, — а откуда тебе известно? Кто тебе сказал?

— Что именно?

— Ну, что есть такие люди в нашем руководстве. Ведь кто-нибудь да должен был тебе это подсказать?

Василенко рассмеялся. Он смеялся от всей души, в его смехе было что-то отеческое, почти серьезное.

— Никто ничего мне не выдавал, Роберт Робертович. Никто. Впрочем — да, моя жизнь рабочего человека мне это подсказала. То, что мы называем классовым сознанием, раскрыло мне это. История русского революционного движения, моя партия, партия большевиков, поведала. Поведал в своих выступлениях и статьях Владимир Ильич, товарищ Ленин.

Роберт почувствовал, как от этих слов его в жар бросило. Однако кровь прилила к его щекам и ушам не столько от стыда, сколько от волнения, какое мы обычно испытываем при неожиданном радостном открытии. До сих пор он видел в дядюшке Котофеиче только добродушного, всегда готового помочь друга, представителя рабочих, умело защищавшего их интересы при переговорах с хозяином о заработной плате и по другим вопросам. Теперь же он увидел в нем старшего товарища-большевика, носителя мудрости и революционного опыта великой партии, о которой, хоть она и ушла в подполье после неудачного июльского выступления, он знал, угадывал своим чутьем рабочего: она жива, она растет и вооружается для новых, еще более смелых деяний. И к этому открытию прибавилось воспоминание, пробужденное именем, произнесенным Василенко, воспоминание двенадцатого года: широколобое лицо, бородка, проницательные глаза… разговоры по пути от нелегальной квартиры в рабочем районе Жижкова — до Народного дома на Гибернской улице, точно сформулированные вопросы о жизни чешских рабочих, краткие и все же столь содержательные замечания о социалистическом движении в России, об Интернационале, о международном положении.

— О, ты знаешь его? — взволнованно воскликнул Роберт. — Да что я спрашиваю! Конечно, знаешь. Но и я тоже, я встречал его.

— Кого?

— Ну… Ленина.

— Что? — Василенко вытаращил глаза. — Неужели? Ты его встречал? Да где же? Когда же?

— На родине. В Праге. За два года до войны. Тогда у ваших там происходило совещание.

— А… Пражская партийная конференция! — На усатом лице Василенко вдруг отразилось недоверие. — И ты хочешь меня уверить, что присутствовал на ней?

— Нет. Как бы я туда попал? Дело было так: мне поручили каждое утро провожать одного русского товарища от его квартиры до здания, где происходила конференция, и этим товарищем оказался именно Ленин.