В бурном потоке - [159]

Вместо ответа послышалось неясное бормотание.

— Ты его освежевал?

Опять он что-то бормочет, но вот кухонная дверь распахнулась, и на пороге показалась невыразимо комичная фигура. Паливец напялил на себя — одну на другую — две теплых шинели и застегнул их на все пуговицы, а голову поверх ушанки обмотал шерстяной шалью. Этот чудной наряд, а также тупой взгляд тусклых, обведенных темными кругами глаз, седая щетина на подбородке и особенно плаксивое, вечно недовольное выражение увядшего рта, сморщенного наподобие колбасной горбушки, отнюдь не красили Паливца, и он казался старше сестры, хоть был моложе.

— Что ты ко мне привязалась? Мне на обход пора! В такую погоду, того и гляди, шпалу утащат… — Паливец потерял все зубы и сильно шепелявил. Он нетерпеливо помахивал варежками. — Ну, я пошел!

— Сперва скажи: ты его освежевал?

— Освежевал? — И Паливец замигал глазами, всем своим видом выражая недоумение.

Матушка Каливодова тоже ему подмигнула, но отнюдь не растерянно, а многозначительно. Притворяться и увиливать — как это похоже на Паливца! Такой уж он человек! В сочельник подавай ему жаркое, он не может без него обойтись. А то, что поданный на стол заяц куплен у соседа, промышляющего браконьерством, не портит ему аппетита. Ему лишь бы можно было сказать, если что не так: «Знать ничего не знаю, ведать не ведаю, моя совесть чиста!» Его совесть! Совесть государственного служащего! Тоже мне праведник нашелся, чистая комедия. И чтобы в семье все ему в этом потакали. Да не на такую напал! Она ему тут не помощница.

Паливец поежился под ее насмешливым взглядом. Лицо его задергалось, он смущенно переступал с ноги на ногу.

«Ишь запрыгал! — подумала она скорее насмешливо, чем с досадой. — Да только меня не разжалобишь!» И вслух сказала:

— Полно дурака валять, Яро! Ты все прекрасно понял. И, насколько я тебя знаю, уже побывал в сарайчике и ощупал зайца… Что ты сказал? Понятия не имеешь?.. Ладно, ладно! В таком случае я тебе сейчас говорю, что заяц висит в сарайчике. Кузнецу ты добавишь табачку, он только с этим условием мне и отдал. Ему, известно, что тебе кое-что перепало от того табака, который почтальон припрятал… Что-то я еще хотела сказать… Ах да, если зайца вымачивать в уксусе, сейчас самое время его ободрать. А теперь делай как знаешь!

— Прости… что значит… ни в коем случае… нет, это невозможно… — Паливец совсем смешался, потом залопотал быстро-быстро: — Мне этим заниматься не гоже. Вели кому из мальчишек. Они уже не маленькие. Где они, кстати, шатаются?

— Где шатаются? — И она снова насмешливо подмигнула брату: — Известно где: в лесу. И, как ты понимаешь, припасают валежник для дома. Ну, что, опять невинного из себя строишь? Чудак ты, Яро! А чем, спрашивается, печку топить? Сам вечно ворчишь, когда в доме стужа, да тебе еще и зайца зажарь, а что в дровянике уголька не осталось, это тебя не касается. Обещаниям вашей драгоценной дирекции железных дорог выдать уголь к рождеству ты уже, похоже, и сам не веришь. Какой же остается выход? Придется расплачиваться графам Клари. Кстати, они этого и не почувствуют. А у кого они, скажи, свое богатство награбили, если не у бедняков вроде нас? И как они все на войне наживаются, и они, и прочие важные господа — а все за наш счет!..

— Молчать! — зашипел на нее Паливец. Крупные капли пота выступили у него на лбу. — Я не хочу этого больше слышать!

Но матушка Каливодова была неумолима.

— Ты эти штучки брось! Хочешь или не хочешь слышать, а уже до того дошло, что если их законам подчиняться, так нам остается только подыхать с голоду да с холоду, а потому… — Но тут она запнулась, увидев, что говорит в пространство. Паливец дал тягу. Плечи ее затряслись от беззвучного смеха. Уж этот мне Ярослав! Глупый он, глупый! Верно говорил покойник-муж: «Видишь ли, Мария, его недаром пропустили через вальцовку императорско-королевской службы, вот и осталась от человека видимость одна или, проще сказать, — шут гороховый, с гонором «государственного служащего» да с правом на пенсию, но получать-то ее не раньше шестидесяти пяти, когда ты в лучшем случае уже стоишь одной ногой в могиле. А главное — ум, сердце, характер искалечили. Нет, Мария, правильно, что я после армии отказался пойти в таможенники, как меня ни уговаривали. И чего они мне только не пели! Будешь на постоянном окладе, да то, да се!.. Я не зря предпочел вернуться на фабрику. По крайней мере, не превратился в тряпку и имею собственное мнение».

Удивительно, как часто ей сегодня вспоминается ее старик! А все из-за рождества! В такое время особенно чувствуешь свое одиночество: оба сына в плену, если только с ними не стряслось чего похуже. Да и сама она не у себя живет. Она и правда чувствует себя здесь чужой, хоть это дом ее брата, и она в нем полная хозяйка, и дети зовут ее бабкой.

Дети! Куда же они запропастились?

Пальцы матушки Каливодовой — она тем временем опять взялась за работу — невольно выпустили чулок и иглу. Уж не стряслось ли с ними что плохое? Этот егерь Моулис… Да и крутая тропа в темном лесу… Тем временем на дворе совсем стемнело. Она едва различала грушевые деревья за окном. Ветер немного угомонился, зато пошел снег.