В большом чуждом мире - [149]
— А этих лизоблюдов запереть, чтобы не разносили слухов…
Шестеро общинников горделиво приосанились в седлах. Солнце уже садилось, и вершина Руми целилась в него каменным острием. Вдали защебетала птица корикинга. Бенито сказал:
— Общинники, держитесь старших, как мы договорились…
Пешие и конные группы двинулись к скалистым вершинам, к отрогам Руми или просто к горизонту. У каждой группы была своя цель. Мужчины брали у женщин кульки с едой и молча отправлялись в путь, а женщины выходили за околицу и стояли там, пока всадники не исчезали за выступом горы. Бенито Кастро остался посреди площади с Доротео Киспе и восемью другими — все были на конях, все смельчаки. Трое из Мунчи подошли к нему, и он послал их с Амбросио Лумой.
Едва ли нужно пояснять читателю, что верховный суд страны, рассмотрев апелляцию, вынес решение не в пользу общины. Тогда совет постановил сопротивляться. Недоставало лошадей, и их стали собирать на пастбищах Норпы. Когда общинники возвращались, гоня небольшой табун, им навстречу вышел Рамон Брисеньо, и завязалась перестрелка. Брисеньо в конце концов бежал, и после этого поползли слухи о скоплении жандармов в Умае. Нападения ждали с минуты на минуту. Понятно, что Кордова предложил Бенито Кастро поддержку в пику Аменабару. Бенито согласился, и ему дали то, что он просил, не подозревая о его намерениях. Шести надсмотрщикам, запертым в самом крепком из каменных домов общины, первым довелось их обсудить.
Очагов этой ночью не зажигали. Бенито дал распоряжение закончить стряпню пораньше, чтобы огонь не служил ориентиром и по домам не могли стрелять издалека. Из взрослых мужчин остались на месте лишь он сам, ближайшие его помощники и два человека, стерегущие пленников. Все, кроме часовых, сели у дверей дома Клементе Яку, рядом с домом Бенито. Больной прислушивался к разговору, вставляя иногда замечания.
— Если они пройдут, мне крышка. С моим ревматизмом я и ходить-то не могу! Чего уж тут суетиться. Лучше подожду в своем доме, и, если хотят, пускай меня убивают…
— Ну, что ты, Клементе! Держись пока нас, а если займется настоящее восстание… Вон Бенель пять лет выдержал…
— У него были деньги…
— Нет, дело не в том, — он умел увлекать людей. Я был там и видел, как народ ему помогал. Кстати, мне припомнилась сейчас одна история, я вам ее расскажу. Раньше я уже говорил об этом, кому мог, но полезную вещь недурно и повторить. В моем полку был сержант Паломино, старый ветеран, он еще расстреливал восставших индейцев на юге, в Уанканё. Так этот подлец знал разные хитрости. Индейцы спрячутся в горах, между скал, и никак их^оттуда не выгнать. Тогда в разгар атаки солдаты притворятся, будто у них испортился пулемет или не хватает патронов. Повстанцы думают, что пришел их час, закричат: «У них патроны вышли!» или «Машину заело!» — и выскакивают со своими мачете и камнями. Солдаты бегут от них, пока не выманят на открытое место. Потом поворачивают пулемет или винтовки, и индейцы гибнут, как мухи. Не давайте себя обмануть такими фокусами…
Маргича вынесла им коку, и Бенито погладил по голове годовалого малыша, которого она держала на руках.
Возле того места, где Росендо вопрошал дух горы, сидит и беседует небольшая группа людей. Ночь плотно обволакивает их. В небе мерцают редкие звезды, и вершина Руми тает во мраке. Главный в группе — Кайо Сулья, известный своим острым зрением.
— Сколько ни стараюсь, ничего не вижу. А вы как? — спрашивает он.
— Совсем ничего…
— Они не дураки, фонарей не зажигают.
Люди глядят в направлении пуны, где проходит дорога на Умай. Настойчиво дует ветер.
— Холодновато…
— Да, не жарко… Дай-ка мне коки!
У подножия Руми, с той стороны предгорий, где разветвляется ведущая к селению дорога, стоит Злой Кондоруми с двадцатью индейцами. Он расположил их в ширину выемки между двумя холмами, лицом к дороге. Никто ничего не видит, кроме очертаний ближних скал. Но все напрягают слух и, чтобы от них не ускользнул никакой шум, молчат. Они потихоньку жуют коку, а Кондоруми, спокойный и сосредоточенный, опирается всем своим весом на большой камень.
На дороге, огибающей склоны Вершины, в том месте, где она сужается между скалами и ущельем, притаились Артидоро Отеиса и еще десять человек. Из-за груды камней они наблюдают за дорогой.
— Здесь им придется идти по одному в ряд…
— Если их будет много, скатим на них валуны…
Выше, между складками Вершины, перегораживая широкое ущелье с многими тропами, расположились Амбросио Лума, Порфирио Медрано, Валенсио и еще двадцать человек. По одному и по двое они разошлись по ущелью и окружающим скалам. Каждого из жителей Мунчи поставили вместе с общинником. Холодно, чуть не морозно, все жуют коку и согреваются глотком каньясо. Поскольку бутылка одна, ее передают от поста к посту.
— Что новенького? — спрашивают друг друга озябшие люди.
— Да, кажется, ничего. Валенсио продвинулся немного вперед…
— У него хороший слух…
И, прижав ружья, люди садятся на корточки.
Беседа у дома Клементе гаснет. Вдруг раздаются шаги, и из мрака вырастает человек. Это посыльный Кайо Сульи.
— Доброй ночи. Кайо послал меня сказать, что ничего не видно. Очень темно.
Романы Сиро Алегрии приобрели популярность не только в силу их значительных литературных достоинств. В «Золотой змее» и особенно в «Голодных собаках» предельно четкое выражение получили тенденции индихенизма, идейного течения, зародившегося в Латинской Америке в конце XIX века. Слово «инди́хена» (буквально: туземец) носило уничижительный оттенок, хотя почти во всех странах Латинской Америки эти «туземцы» составляли значительную, а порой и подавляющую часть населения. Писатели, которые отстаивали права коренных обитателей Нового Света на земли их предков и боролись за возрождение самобытных и древних культур Южной Америки, именно поэтому окрестили себя индихенистами.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Образ Христа интересовал Никоса Казандзакиса всю жизнь. Одна из ранних трагедий «Христос» была издана в 1928 году. В основу трагедии легла библейская легенда, но центральную фигуру — Христа — автор рисует бунтарем и борцом за счастье людей.Дальнейшее развитие этот образ получает в романе «Христа распинают вновь», написанном в 1948 году. Местом действия своего романа Казандзакис избрал глухую отсталую деревушку в Анатолии, в которой сохранились патриархальные отношения. По местным обычаям, каждые семь лет в селе разыгрывается мистерия страстей Господних — распятие и воскрешение Христа.
Историю русского военнопленного Григория Папроткина, казненного немецким командованием, составляющую сюжет «Спора об унтере Грише», писатель еще до создания этого романа положил в основу своей неопубликованной пьесы, над которой работал в 1917–1921 годах.Роман о Грише — роман антивоенный, и среди немецких художественных произведений, посвященных первой мировой войне, он занял почетное место. Передовая критика проявила большой интерес к этому произведению, которое сразу же принесло Арнольду Цвейгу широкую известность у него на родине и в других странах.«Спор об унтере Грише» выделяется принципиальностью и глубиной своей тематики, обширностью замысла, искусством психологического анализа, свежестью чувства, пластичностью изображения людей и природы, крепким и острым сюжетом, свободным, однако, от авантюрных и детективных прикрас, на которые могло бы соблазнить полное приключений бегство унтера Гриши из лагеря и судебные интриги, сплетающиеся вокруг дела о беглом военнопленном…
«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы.
В романе известного венгерского писателя Антала Гидаша дана широкая картина жизни Венгрии в начале XX века. В центре внимания писателя — судьба неимущих рабочих, батраков, крестьян. Роман впервые опубликован на русском языке в 1936 году.