В большом чуждом мире - [103]
— Стой! — крикнул один из надсмотрщиков. — Имя? Фамилия?
— Калисто Паукар.
Другой вынул длинный список и принялся читать про себя, а узники тем временем с жалостью глядели на Калисто.
— Беглый, не иначе, — сказал первый надсмотрщик. — Вон как перепугался!
— Я и не знаю, что такое беглый, сеньор…
— Не знаешь?
Второй дочитал бумаги и сообщил:
— Есть Калисто Парра.
— Видишь? Фамилию поменял!
— Вроде бы я его помню, — сказал третий.
— Взять! — скомандовал главный.
Один из узников возмутился:
— Черт знает что! Я этого парня ни в одном поместье не встречал, а его берут, потому что имя совпало. Да по одежде видно, он с гор. Люди мы или кто? Возьмете его — я лягу, и никто меня с места не сдвинет, хоть стреляйте. И все мы ляжем, а, ребята?
Стражам не хотелось задерживаться в этом холодном краю, и они двинулись дальше. Кроме того, им надо было довести до места побольше работников. Калисто подошел к человеку, который и в цепях решился отстоять его свободу.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Зовут? А на что тебе? Я — беглый, убежал с сахарной плантации. Все мы рабства не вынесли. Мы там кругом в долгу, все берем в долг, а расплатиться не можем, и лихорадка нас извела, и работа хуже некуда, и бьют смертным боем. Не ходи туда, парень. А ты куда собрался?
— В Навильку, на рудники…
— Я там не бывал. Ну, дай тебе бог… А про имя мое не думай, больше меня не встретишь. На хозяев управы нет, надсмотрщики нас ловят, власти с ними заодно. И все за долги, черт бы их подрал… Так и подохнем на плантации, покоя не узнаем… Иди, парень, ступай поскорее от этих псов.
Калисто проводил взглядом несчастных, оборванных узников, но думал о них недолго, ибо перед ним возникли вдалеке огромные трубы Навильки. Дорога здесь раздваивалась, и он пошел к рудникам, а узники — в другую сторону. Вдруг над его головой появилась вагонетка, скользившая откуда-то с вершин.
Дорога резко свернула, и Калисто оказался в том самом месте, где какие-то черные люди сгружали уголь с вагонеток. Пониже стояли жестяные домики, крытые соломой или черепицей, а кругом, на холмах, разевали черную пасть старые и новые шахты. Плавильные печи были дальше, за оврагом и за мостом, и Калисто направился туда. Его пугало и радовало, что здесь столько народу, столько нового: рельсы, вагонетки, груженые платформы, вагоны с окошками, набитые людьми. Шум стоял страшный, стучали колеса, а вообще-то Калисто не очень понимал, что это так гремит. Мост ему очень понравился. В самую Навильку он вошел уже под вечер, увидел у лавки человека с кожаным мешком, спросил его, где тут нанимаются, и тот показал дверь по другую сторону улицы. По тротуарам и по мостовой шли рабочие со странными железками в руке, у некоторых была на голове лампа. Калисто перешел дорогу, открыл дверь и сообщил какому-то человеку с книгой, что хочет здесь работать.
— В самое время пришел! — сказал человек, и усы у него почему-то задрожали. — Мученье у нас с людьми… Явишься в понедельник, запишем в любую бригаду. А пока располагайся в бараках, в третьей секции…
Он подошел к двери и показал:
— Завернешь за угол, пройдешь квартал и еще свернешь направо.
Калисто все это запомнил, но не знал, добрался ли он до третьей секции, ибо не умел читать. Кто-то крикнул изнутри:
— Заходи в каюту!
— А это третья секция? — спросил Калисто.
— Третья, третья…
И Калисто очутился в длинной, узкой комнате. От пола до потолка шли нары. На одних спали люди, другие были кое-как застланы, третьи так и стояли пустыми. Он не знал, что ему делать, пока откуда-то из-под потолка не послышался смех, и какой-то человек слез к нему по железным ступенькам.
— Не спится, — сказал он. — Ты кем, откатчиком?..
— Наверное…
— Ну, залезай на полку, где нет белья. Не сюда, тут спал бедняга Кавас, он вчера умер, кровью и гноем исхаркался. А, печи проклятые! Тут хлоркой побрызгали, но все ж не ложись, опасно. Вон там — ничего, можно, разве что Руфас покойный явится. Наш Рикардо-зверюга говорит, это бывает…
Калисто подумал, что не стоило бы с первого раза поминать столько покойников, но голос у его собеседника был приветливый и незлобивый. Он забрался не слишком высоко (собеседник слез чуть ли не из-под крыши), вынул из котомки два пончо, одеяло и постелил себе постель. Сам он тоже был в пончо и надеялся, что не замерзнет, да и посреди барака стояла угольная печка. Новый его знакомый, отрекомендовавшийся Альберто, был одет не по-деревенски и оказался весьма словоохотливым.
— Неделя как поставили, — сказал он про печку. — Обольщают нас. Раньше уголь шел в печи да на гринго, а сейчас вот на нас не пожалели, только ничего из этого не выйдет.
— Что не выйдет?
— Все равно забастуем. Завтра и начнем.
— А что такое «забастуем»?
— Не будем работать, пока наших требований не выполнят.
Калисто управился с постелью и собирался спросить, что такое требования, когда сверху закричали:
— Спать не даете, попугаи!
Альберто спать не хотел, и они вышли на воздух. Уже стемнело, но улицы освещал ровный свет. Калисто узнал, что это за свет, и еще многое другое. За домами высилась бело-красная плавильня, из трубы ее валил дым. Приятели прошли мимо окон, за которыми кто-то гнусаво пел, и Альберто объяснил, что это граммофон. Калисто вздумалось было зайти, но Альберто сказал:
Романы Сиро Алегрии приобрели популярность не только в силу их значительных литературных достоинств. В «Золотой змее» и особенно в «Голодных собаках» предельно четкое выражение получили тенденции индихенизма, идейного течения, зародившегося в Латинской Америке в конце XIX века. Слово «инди́хена» (буквально: туземец) носило уничижительный оттенок, хотя почти во всех странах Латинской Америки эти «туземцы» составляли значительную, а порой и подавляющую часть населения. Писатели, которые отстаивали права коренных обитателей Нового Света на земли их предков и боролись за возрождение самобытных и древних культур Южной Америки, именно поэтому окрестили себя индихенистами.
Один из трех самых знаменитых (наряду с воспоминаниями госпожи де Сталь и герцогини Абрантес) женских мемуаров о Наполеоне принадлежит перу фрейлины императрицы Жозефины. Мемуары госпожи Ремюза вышли в свет в конце семидесятых годов XIX века. Они сразу возбудили сильный интерес и выдержали целый ряд изданий. Этот интерес объясняется как незаурядным талантом автора, так и эпохой, которая изображается в мемуарах. Госпожа Ремюза была придворной дамой при дворе Жозефины, и мемуары посвящены периоду с 1802-го до 1808 года, т. е.
Рассказы сборника взяты из венгерских изданий разных лет. Они познакомят советского читателя с прошлым венгерского села, с жизнью современных горожан. Кроме того, в книгу вошли миниатюры, написанные живо и остроумно и ставящие коренные проблемы бытия.
«Замок Альберта, или Движущийся скелет» — одно из самых популярных в свое время произведений английской готики, насыщенное мрачными замками, монастырями, роковыми страстями, убийствами и даже нотками черного юмора. Русский перевод «Замка Альберта» переиздается нами впервые за два с лишним века.
«Анекдоты о императоре Павле Первом, самодержце Всероссийском» — книга Евдокима Тыртова, в которой собраны воспоминания современников русского императора о некоторых эпизодах его жизни. Автор указывает, что использовал сочинения иностранных и русских писателей, в которых был изображен Павел Первый, с тем, чтобы собрать воедино все исторические свидетельства об этом великом человеке. В начале книги Тыртов прославляет монархию как единственно верный способ государственного устройства. Далее идет краткий портрет русского самодержца.
Горящий светильник» (1907) — один из лучших авторских сборников знаменитого американского писателя О. Генри (1862-1910), в котором с большим мастерством и теплом выписаны образы простых жителей Нью-Йорка — клерков, продавцов, безработных, домохозяек, бродяг… Огромный город пытается подмять их под себя, подчинить строгим законам, убить в них искреннюю любовь и внушить, что в жизни лишь деньги играют роль. И герои сборника, каждый по-своему, пытаются противостоять этому и остаться самим собой. Рассказ впервые опубликован в 1904 г.
«Свирель» — лирический рассказ Георгия Ивановича Чулкова (1879–1939), поэта, прозаика, публициста эпохи Серебряного века русской литературы. Его активная деятельность пришлась на годы расцвета символизма — поэтического направления, построенного на иносказаниях. Чулков был известной персоной в кругах символистов, имел близкое знакомство с А.С.Блоком. Плод его философской мысли — теория «мистического анархизма» о внутренней свободе личности от любых форм контроля. Гимназисту Косте уже тринадцать. Он оказывается на раздорожье между детством и юностью, но главное — ощущает в себе непреодолимые мужские чувства.
Образ Христа интересовал Никоса Казандзакиса всю жизнь. Одна из ранних трагедий «Христос» была издана в 1928 году. В основу трагедии легла библейская легенда, но центральную фигуру — Христа — автор рисует бунтарем и борцом за счастье людей.Дальнейшее развитие этот образ получает в романе «Христа распинают вновь», написанном в 1948 году. Местом действия своего романа Казандзакис избрал глухую отсталую деревушку в Анатолии, в которой сохранились патриархальные отношения. По местным обычаям, каждые семь лет в селе разыгрывается мистерия страстей Господних — распятие и воскрешение Христа.
Историю русского военнопленного Григория Папроткина, казненного немецким командованием, составляющую сюжет «Спора об унтере Грише», писатель еще до создания этого романа положил в основу своей неопубликованной пьесы, над которой работал в 1917–1921 годах.Роман о Грише — роман антивоенный, и среди немецких художественных произведений, посвященных первой мировой войне, он занял почетное место. Передовая критика проявила большой интерес к этому произведению, которое сразу же принесло Арнольду Цвейгу широкую известность у него на родине и в других странах.«Спор об унтере Грише» выделяется принципиальностью и глубиной своей тематики, обширностью замысла, искусством психологического анализа, свежестью чувства, пластичностью изображения людей и природы, крепким и острым сюжетом, свободным, однако, от авантюрных и детективных прикрас, на которые могло бы соблазнить полное приключений бегство унтера Гриши из лагеря и судебные интриги, сплетающиеся вокруг дела о беглом военнопленном…
«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы.
В романе известного венгерского писателя Антала Гидаша дана широкая картина жизни Венгрии в начале XX века. В центре внимания писателя — судьба неимущих рабочих, батраков, крестьян. Роман впервые опубликован на русском языке в 1936 году.