В балканских ущельях - [88]

— Хорошо. Тогда я назову его имя. Он-то сам сказал тебе его?

— Да, эфенди.

— Оно очень длинное. Маленького негодника зовут вроде бы хаджи Халеф Омар… Продолжить?

— Господин, не надо!

— И все же, как?

— Я же обещал ему…

— Ладно, можешь держать свое слово. Только скажи — да или нет? Это был хаджи?

Он попытался уклониться от ответа, но под моим строгим взглядом признался:

— Да, это он сказал.

— Но тогда я заявляю тебе: он отъявленный лжец.

— Господин, ты говоришь это из скромности.

— Нет, это не так. Я вовсе не скромный, это видно хотя бы по тому, что я съел твой прекрасный омлет, не заплатив…

— Господин, умоляю тебя…

— Нет уж, я закончу и исправлю некоторые ошибки этого пресловутого хаджи Халефа Омара. Он все наврал. Я видел падишаха, но не ел с ним из одной посуды. Я знаю царей и королей, но только по именам, правда, видел одного-другого, но они меня не почитают, даже не ведают моего имени, более того, они вообще не подозревают о моем наличии.

Он смотрел на меня с таким выражением лица, что я понял: выдумкам малыша он верит больше, чем моим словам.

— А что касается моей учености, — продолжал я, — то она не так уж и велика. Как я могу знать все от Солнца до корней? Ну ладно, корни мне знакомы, а вот о Солнце я не знаю ничего, только разве то, что Земля вокруг него вращается. Как далеко оно от нас, каковы размеры, диаметр, вес, длина окружности…

— Машалла! Машалла! — громко закричал мужчина, пугливо посматривая на меня и подзывая лошадь.

— Ты что кричишь? — спросил я.

— Ты все это знаешь?

— Да.

— И как же далеко от нас Солнце?

— Около двадцати миллионов миль.

— И мы вокруг вертимся?

— Естественно.

— И вес знаешь?

— Очень приблизительно. Могу ошибиться на миллион центнеров.

На его лице отобразился ужас. Он даже лошадь остановил.

— Господин, я однажды был в Стамбуле и разговаривал с одним ученым дервишем, а тот в свою очередь беседовал с иностранными мудрецами. Он клялся мне Пророком и его бородой, что солнце и звезды не так мелки, как кажется, а намного больше Земли. Они кажутся такими маленькими, потому как далеки от нас. Я тогда страшно испугался. А ты, выходит, даже знаешь это расстояние. И Луну знаешь?

— Само собой!

— Ну и как далеко она от нас расположена?

— В восьмидесяти шести тысячах турецких агачей.

— О аллахи, валлахи, диллахи!37 Как мне страшно, эфенди!

Нас нагнал Халеф, остановился рядом и спросил:

— О, мой сиди знает много больше, намного больше. Он знает, что есть звезды, которые мы не видим, а есть такие, какие мы видим, а их уже и нет вроде. Он сам мне об этом рассказал. Я, правда, забыл, ибо моя головка слишком мала для столь многих солнц и звезд.

— Это все так? — вскричал турок.

— Да, спроси его сам.

Тут хозяин постоялого двора уронил на колени поводья, поднял руки на уровень лица и растопырил пальцы в мою сторону. Так делают в Леванте, когда пытаются защититься от сглаза или колдовства.

— Нет! — вскричал он при этом. — Я не хочу его спрашивать. Ничего не хочу больше знать. Да хранит Аллах мою голову от таких забот и таких цифр! Она расколется, как старая мортира, в которую насыпали слишком много пороха. Поехали лучше дальше.

Он снова ухватил поводья и тронул лошадь, бормоча при этом:

— И он еще называет хаджи лжецом! Да он еще мало про него рассказал!

— Ибарек, то, что ты от меня услышал, на моей родине ведомо любому ребенку!

— Машалла! Спасибо, мне не нужна такая страна, в которой даже дети умеют взвешивать и измерять звезды! Какое счастье, что я родился не в Алемании. Человек, у которого я учился пивоварению, ничего мне об этом не рассказал, и это весьма мудро с его стороны. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я сказал, что твоя похвала вдвое радует, ибо исходит из твоих уст. Ты был мной доволен, и это вселяет в меня надежду, что я верну свои деньги.

— Если меня не обманывает предвидение, ты получишь их обратно.

— Предвидение! Ты полагаешь, дело выгорит?

— Да, а что?

— Ты как-то твердо говоришь.

— Ты ошибаешься.

— Могу поклясться, что ты знаешь точно. Тот, кто в лесу, поле и пустыне может читать следы людей, которые давно там проходили, знает точно, где лежат мои денежки!

Тут я действительно рассердился. Халеф своими непродуманными выходками который раз ставил меня в щекотливое положение.

— Это тебе тоже Халеф сказал? Он кивнул.

Тут я обернулся к малышу.

— Халеф, ты что отстаешь, поди сюда.

— Что угодно, сиди? — спросил он подобострастно, как пес, который знает, что его накажут, но тем не менее приветливо машет хвостом.

— Нужен курбач, плетка из гиппопотамовой шкуры, и знаешь зачем?

— Сиди, ведь твоего верного друга ты никогда не ударишь!

— Ты ошибаешься, Халеф, я могу наказать тебя. Есть другие виды штрафов, кроме плетки. Я не дам тебе жареной курицы!

Я произнес это гневным голосом. За курятину он мог отдать жизнь.

Но он, смеясь, ответил:

— Сиди, ты себе ничего не оставишь, а мне дашь.

— Молчи! Если ничто другое не поможет, я тебя выгоню.

— Сиди, ты же знаешь, что я побегу за тобой, как собачонка. Я слуга. Мы вместе голодали. Мучились от жажды, мерзли, смеялись и плакали — двоих таких людей невозможно разделить!

Добрый малый был прав: точно знал, что будет, если он затронет эту струну. Мой гнев тут же унялся.