— Кажется, решил окончательно. Он мне начал было изливать свои чувства, но я торопился и не мог его выслушать. Разозлил его. Девушка действительно замечательная. Я только сегодня по-настоящему ее разглядел, — задумчиво проговорил Усов.
— Ну, а у тебя как? — спросил Шарипов.
— У меня?… Ничего! Ну, кажется, мне надо собираться.
— Не виляй, друг, не виляй! Скоро мы тебя женим или нет?
— Вы с Клавдией Федоровной готовы всех переженить!
— А что, плохо? Женитьба — это большое событие. А после пойдут еще более важные события: начнут появляться ребятишки. Мы вот четвертого ждем. Хорошо!
Усов, приподнявшись над столом, раскрыл толстый журнал. С озорством подмигнув Шарипову, сказал:
— Скоро, Саша, в этом нашем историческом кондуите ты запишешь чрезвычайное происшествие: такого-то числа, во столько-то ноль-ноль, начальник заставы лейтенант Усов выбыл из строя холостяков и вступил в брак!
Продолжая посмеиваться, Усов пристукнул каблуками и, направляясь к двери, запел:
Эх ты, Галя,
Ты моя завлека,
Завлекнула Костюка,
Поедешь далеко!
В дверь постучали. Придерживая карабин, вошел старший наряда Сорока и попросил разрешения обратиться к начальнику заставы.
Усов окинул пограничника острым, внимательным взглядом и задержал глаза на его сапогах.
— Наряд номер три прибыл для получения боевого приказа по охране государственных границ. Докладывает старший наряда Сорока.
— Хорошо, — протянул Усов и продолжал пристально рассматривать улыбающегося Сороку.
По тону его ответа и по особому прищуру глаз начальника заставы Сорока понял, что надо ожидать серьезного разговора.
— Когда вернулись из наряда? — спросил Усов.
— В двадцать четыре ноль-ноль, товарищ лейтенант!
— Отдохнули?
— Так точно!
— Чем были заняты днем?
— Тренировались в волейбол. Готовимся к соревнованиям с четвертой.
— Так. Заметили что-нибудь новое на заставе?
— Никак нет, ничего не заметил.
— Ничего-таки не заметили?
— Вроде как ничего, — пожимая широкими плечами, ответил Сорока.
— Плохо наблюдаете, товарищ Сорока, очень плохо. Пограничник все должен замечать и все помнить.
— Да ничего такого не случилось, товарищ лейтенант!
— А я вот скажу, что случилось. Видел в окно, что вы заметили на дворе девушку и, когда ее Стебайлов провожал, вы подошли к ней, немножко разинули рот и забыли, что у вас расстегнут воротник, а на ногах нечищеные сапоги. Как пришли из наряда, сунули их под койку и в таких же грязных явились на доклад к начальнику заставы. А я уверен, что девушка все заметила. Ну, скажет, и пограничники, ну и неряхи!.. Наверное, и начальник такой же замухрышка.
— Виноват, товарищ начальник, — смущенно оправдывался Сорока, — в волейбол тренировались… Забыл.
— Вот опять виноват. Придется мне надевать парадную форму и идти к девушке объясняться. Не подумайте, мол, что у нас все такие. Это у нас только Сорока забывчивый.
— Больше этого не будет, товарищ лейтенант.
— Посмотрим. Можете идти. Я сейчас выйду.
Быстро повернувшись, Сорока вышел. Щеки его горели, а на лбу от стыда и напряжения выступили капельки пота.
Клавдия Федоровна с возбужденным и радостным лицом, с засученными по локоть рукавами готовила закуску. Иногда, открыв дверь в комнату, где сидели на диване, прижавшись друг к другу, Галина и Кудеяров, она, встряхивая головой, говорила:
— Хоть маленькую, скромную свадьбу, да устроим. Все будет хорошо! Ну ладно, не стану вам мешать, мои милые, не стану.
Молодые люди смущенно прятали глаза и, как только исчезала неугомонная хозяйка, снова брали друг друга за руки и говорили совсем не то, что, казалось бы, следовало говорить в такие минуты.
— Ударили тебя? Да еще и заперли? Это же возмутительно!
— Больше не надо об этом говорить, Костя! Не надо! — глухо и протестующе проговорила Галина.
— Прости, милая, не буду. Но мне обидно. Понимаешь, за тебя обидно… Тяжело тебе, я понимаю. Но расскажи, как ты решилась?
— Легла в постель, все решила, обдумала… — тихим грудным голосом говорила Галина.
Костя склонил к ней взъерошенную голову и притронулся губами к ее горячей щеке. У Галины вспыхнули глаза, и неожиданно со страстной решимостью она прижалась к нему всем телом. Ее маленькие ладони были в руках Кости.
— Почему не ко мне сразу? Пришла бы в Новицкое.
— Туда далеко, и у тебя строгий начальник, этот страшный майор. Я его почему-то боюсь.
— Бояться его нечего…
— На заставе меня все знают. И Клавдия Федоровна здесь, — продолжала Галина.
— Да, да. Ты все сделала правильно. Очень правильно. Я тебя хочу спросить, Галя… Вдруг ты… тебе захочется домой вернуться?
Галина подняла на него темные глаза. Глубоко вздохнув, заговорила:
— Как же я могу вернуться, когда мне хочется на тебя все время смотреть и смотреть, слышать, как ты говоришь и как ты сердишься! Я знаю, что ты любишь меня. Но я боюсь, что нам с тобой не дадут жить. Прежде, когда я не знала тебя, я много пела и смеялась. А теперь я перестала смеяться, пою только потихоньку и все время о тебе думаю. Я все думаю и думаю о том, что… Как же я могу вернуться! Да и некуда мне теперь возвращаться.
Взволнованный Костя перебирал в своих руках ее горячие пальцы и сжимал их все крепче и крепче.
