В Америку и обратно - [2]

Но не всегда так верилось в будущее. 23 февраля поздно вечером в кают-компанию вбежал телеграфист. Было получено радио. Бельгийский пароход «Армистис» просил о помощи. Он находился в страшном Бискайском заливе, который намного опаснее для моряков, нежели сам Атлантик. Мы не могли ему помочь. Мы были слишком далеко от него — нас разделяло около 300 миль.

До поздней ночи просидели мы тогда вместе. «Армистис» еще несколько раз давал сигналы о помощи. Потом он умолк. Береговые станции стали вызывать его, спрашивать друг у друга, не слышно ли его. Но он уже больше не отвечал…

Страшно моряку во время шторма услышать сигнал «SOS». Это значит, что кто-то гибнет, что кто-то, напрасно борясь с океаном, погибает в неравном бою. Это напоминает ему, еще борющемуся с океаном и не побежденному им, что может быть не пройдет и часа, как и ему придется просить помощи, звать ее и, не дождавшись, пойти ко дну и успокоиться там навеки.

Страшные, жуткие буквы. Когда моряк слышит «SOS», он может почти наверняка сказать, что еще несколько жертв прибавилось к тому бесчисленному количеству, которое поглотил ненасытный океан…

Жутко было нам в эту ночь. Как и прежде, выл ветер, и волны ударялись о судно. Не спалось. Вспоминали о береге, о доме, где так хорошо можно укрыться от бури. Каждому вспоминалась семья, друзья. Увидимся ли еще… — думалось каждому.

К утру погода начала успокаиваться. Качало еще порядком, но барометр пошел наверх. И при дневном свете казались глупыми и наивными ночные страхи.

28 февраля мы вошли в полосу тумана. Густой белый сырой туман окутал нас. С мостика не видно было даже передней мачты. На бак был послан матрос для того, чтобы бить там в колокол. Похоронным звоном веяло от его ударов. Временами «Воровский» давал долгие гудки. И потом чудился где-то вдалеке ответный гудок. Другой пароход или эхо? Не поймешь. Только жуть и какая-то безнадежная тоска охватывала нас.

Пароход шел недалеко от Ньюфаундленда, в той полосе, где мы могли наткнуться на ледяные горы и поля. И то, что не было ничего видно, раздражало и волновало. Все время чудились впереди какие-то силуэты, все время казалось, что вот-вот судно ударится обо что-то твердое. Так шли мы около двух суток в полосе тумана.

Наконец, 2 марта показался горизонт. Стало видно, куда мы идем и что находится впереди нас. Последние дни плаванья были сравнительно спокойны.

Вечером 6 марта мы входили в Чизпик-Бэй и подходили к Норфольку. Было темно, качало, дул сильный ветер. Кончался наш 18-дневный рейс. Около 9 часов вечера показался свет американского маяка. Как приятно было глядеть на ровный, не колышащийся и не качающийся в волнах свет… Мы стали на якорь. 7 марта команда встала рано. Каждому хотелось поскорее посмотреть на землю. Трудно сказать, какую радость доставлял вид деревьев, как приятно было ощущать, что судно совершенно не качается.

На буксире приехал доктор. Короткий медицинский осмотр и перекличка были кончены. «Воровский» двинулся и пошел по заливу. Проходим мимо разных построек. Кто-то указывает на многоэтажный элеватор:

— Смотри. Не нашим чета.

— Ничего. Дай срок. Два-три урожайных года, тогда и почище выстроим.

Мимо проходит маленький пассажирский пароходик, очевидно, для пригородных рейсов. Внимательно смотрим на пассажиров, — ведь это американцы. Один из них, спокойно смотревший на «Воровского», увидал вдруг на корме красное знамя Советского Союза. Сразу исчезла скука с его лица; улыбается, машет шляпой…

Наконец, мы доходим до бункеровочной пристани для приемки угля. Высокая, вся из металлических полос. Нет ни кусочка дерева. Наверху, на вышине наших мачт, по двум парам рельс ходят электрические вагоны, полные угля. Вагон подходит к нужному месту, останавливается. Секунда — и весь уголь, находившийся в нем, с грохотом несется прямо в бункерный трюм судна. В течение пяти часов мы нагрузили 525 тонн угля. Под вечер мы ушли в первый порт разгрузки судна — Саванну.

В Норфольке никому, кроме капитана, не было разрешено сойти на берег. На нас это запрещение не особенно повлияло, так как в портах, где судно только бункеруется[1], команду никогда не спускают на берег. Все рассчитывали погулять, как следует, в Саванне.

Трехдневный рейс казался прогулкой после длинного и тяжелого перехода через Атлантик.

В Саванну мы пришли 10 марта вечером и сразу по приходе узнали ряд скверных новостей. Из Вашингтона было получено от центрального правительства распоряжение не пускать на берег никого, кроме капитана, во всех портах Соединенных Штатов. В случае, если кто-либо из команды будет найден на берегу, не имея разрешения на сход от местной власти, пароход должен будет уплатить штраф в 1000 долларов. Агент парохода, получив эти предписания, уже нанял трех сыщиков, которые должны были не пропускать никого из нас с парохода на пристань и если бы кто-нибудь был найден на берегу, обязывались сами уплатить эту тысячу долларов. Кроме того, третьей неприятной новостью было то, что вдобавок к обычному двухцентовому сбору с регистровой тонны приходящего в американский порт судна, с «Воровского», так как он принадлежит государству, не имеющему торговых договоров с Соединенными Штатами, было взято еще по доллару с тонны, т.-е. сумма в 2700 долларов была потрачена совершенно непредвиденно. Конечно, все эти новости подействовали на нас далеко не ободряющим образом, и настроение у нас стало довольно мрачное. В Саванне же мы получили сообщение, что наш пароход зафрахтован под груз леса из Мексиканского залива в Южную Америку.