Узют-каны - [187]

Вывод – после переправы необходимо уничтожить мост. Она поделилась с Генкой своими соображениями, и тот, нахмурившись, признал её правоту.

Сам же впал в апатию, созерцательную усталость бессилия, замутнившую мысли и сводя способность к размышлениям на нет. Гена боялся себя такого, но ничего не мог с этим сделать. Он мечтал, хотел вырваться из подобного состояния много лет, что и послужило причиной решения отправиться на поиски вертолёта. На какое-то время – удалось. Из Молчуна он становился собой. Теперь единственный оставшийся в живых попутчик – женщина, с которой мог бы разделить остаток жизни, звала его по имени. Но Молчун вернулся. Возможно, он и был настоящей личиной. Угрюмый неудачник, алкоголик и драчун не переродился даже под угрозой мировой катастрофы. Скорее всего, из-за осознания её неотвратимости.

Подумаешь – разрушить мост! Червя не остановить. Не вернуть мёртвый город. Город, куда они собирались. Червь убил его как-то. Наслал галлюцинаций, наводнил монстрами, вырубил электричество и связь. Что ещё? Неважно. Город обезумел – итог неопределённости и страха. И безумие сожрало город. Именно это хотел объяснить Анчол, используя пчелиный рой. Неужели старик знал, что Гена сумеет понять, связать воедино события и бредовые идеи? Другого ответа не было. Да и этот уже не имел значения.

«…И огонь будет, и вода, и зверь смердящий. Уйдут люди, придут узют-каны…» Сбывались видения, предсказания. Сказка – одним словом. Знал дед или догадывался – не могло изменить ничего. Лишь чуть-чуть насторожил. Молчун только бы посмеялся, расскажи ему старик-шорец о том, что Спортсмен, Сашка и Борис умрут так необычно и станут врагами. О том, что некоторые звери управляются неизвестным веществом, которому и имени-то нет путнего. Что зэка на какое-то время станет спасителем, чуть ли не другом. Что механические машины начнут оживать. Поверил бы ему Молчун тогда? Конечно, нет. И обречённый на неудачу пасечник лишь плёл небылицы, разграничивая добро и зло со своей колокольни шорских преданий. И молился. И учил молиться непонятным богам. Вот сейчас бы Генка поговорил с ним! О, было бы о чём спросить! Но изменил бы разговор положение вещей? Вряд ли. Анчол сказал всё. Только необходимо вспомнить… Было что-то важное, чему не придал значения…

– Долго будешь копаться? – Маруся почти собралась.

Генка улыбнулся, вспомнив рекламу – о чём вы думаете, когда бреетесь? О футболе? Женщинах? Чёртовом пасечнике, и о том, как червь поедает мир? Но на самом деле побрился уже давно. Просто не мог определиться, что надеть. До противного смешно становилось от мысли, что экскаватор вот-вот наступит на них, а затем, чуть погодя, сдвинет с орбиты солнце, а он стоит себе, открыв шкаф, и размышляет, что надеть на вселенские похороны.

«Пчелы летят домой?» Куда им с Марусей предстоит лететь? Нет города; Нина, Егоров и ещё сотни людей умерли. «Только стон ещё не слышен: где мой дом?» Господи, Сашка! Он пел это! Где дом? Чего ждать? Куда он, собственно, собирается? Дед, ответь! Куда?

«Нет загадок. Есть человек, есть мир людей. Умер человек – мир изменился. Мир умер – меняться некому…» Вот именно. Всё так.

Политика, деньги и власть не оставили человечеству выбора. Атомное, ядерное, бактериологическое, нейтронное и ещё чёрт знает какое количество оружия готово разорвать планету, растерзать её в клочья. Чернобыль и «Хэнфорд Энрико Фирме» штат Мичиган, Кыштым и Хиросима, Афганистан и Вьетнам, Чечня и Ирак, а на другой чаше весов женщина-мать, больная гипертонией, которая смотрит на телеэкран, которая всю жизнь проработала в травмпункте, складывая раздробленные кости, зашивая раны, смотрела в глаза орущим от страданий людям. Страх и боль, непонимание: за что? почему им такое выпало? – вот что видела она там. Её руки в шрамах, живот располосован «кесаревом», рак заставил отказаться от груди. Она сама орала от боли, истекала кровью. Рожала, дарила жизнь. Женщина, знающая о боли не понаслышке, ждёт от телевизора, когда он скажет, сколько и где погибнет её детей и людей, которых она спасла от смерти. Женщина, которую пьяный сын душит за трояк. Женщина, которая посадит цветы под радиоактивным дождём. Её жизнь в руках сытых дебилов, а сердце в плену ожидания – где опять рванёт. И каждый взрыв увеличивает объём чёрной бороды, растущей в небо.

Но пока мир жив, есть надежда на разум, на сказку, на детство. И что значит смерть человека перед этим ужасом и вот такой надеждой? Смерть одного единственного человека. Не говоря уж о какомто там мосте…

Генка знал, куда он идёт. Его первым просмотренным видеофильмом был боевик со Шварцнейггером, который долго надевает бронежилет, пристёгивает к нему оружие и боезапас, а затем мочит «плохих» оставшуюся часть фильма. Генка пошёл на войну. Его бронежилетом стало отчаяние, а оружием – жизнь. Поэтому выбор пал на милицейскую форму Сербегешева. Старый, дореформенный мундир аккуратно висел на вешалке в шкафу. Выбор стал более оправданным, когда Маруся объяснила, что последний раз дядя надевал эту форму, когда его живот был как у охотничьей гончей, а при разнице в росте данная одежда подходила больше всего. Как и Маруся, Молчун не считал присвоение чужого мундира в данном случае преступлением. Звание на погонах совпадало с его личным. Ушедшая в прошлое милиция сплелась с ушедшей в ещё более далёкое прошлое Советской армией. И ещё одно обстоятельство не помешало облачиться в милицейское.