Узник Двенадцати провинций - [45]

Йорн не раз предлагал мне съездить посмотреть на них поближе. «Это тебя закалит», – говорил он. Я всегда отказывался, находя какую-нибудь отговорку. Но я был знаком с человеком, знавшим это место как никто. Он пришел за услугами Вырви-Глаза, а так как был еще и кривобок, попросил меня облегчить его боль. Я пробежался пальцами по его позвоночнику. Напрасный труд. Безнадежно. Искривление было таким давним, что закостенело, вся душа бедняги обвилась вокруг, как будто совесть, став лианой, мало-помалу задушила ствол, служивший ей опорой, и пригнула его к земле. Так он и ушел, понурый, кривой и сгорбленный, не сказав больше ни слова.

– Это палач с Собачьего острова, – шепнул мне Вырви-Глаз. – Он мало того, что кривобок, еще и глух. Потому его и выбрали. Криков не слышит, и собаки его не беспокоят.

У позорного столба кто-то стонал. Я подошел ближе. Осужденный стоял на коленях на каменном цоколе, ноги были скованы цепью, голова и руки торчали из вертикальной доски, закрепленной на двух опорах. Он тихонько хрипел. Молодой! Примерно мой ровесник. Его мучила жажда.

Я побежал к ближайшему каналу, спустился к воде и намочил рубашку. Вернувшись, разжал ему зубы и вложил в рот мокрую ткань. Он жадно всосал воду. Мне пришлось сбегать еще дважды туда и обратно, чтобы мало-мальски утолить его жажду. Я наскоро осмотрел его. Он весь горел. И неудивительно: один глаз у него заплыл, а руки были в прескверном состоянии. Ему надевали наручники, я видел отметины от металлических колец. При таком обращении нельзя не вывихнуть большие пальцы. Я давно никого не врачевал, и мне это было попросту необходимо, ведь сила знахаря как ток – слабеет, если долго не давать ей выхода; так можно и вовсе ее потерять. У меня аж руки зудели до кончиков пальцев.

Его большие пальцы раздулись и почти почернели. На левом не было ногтя. Я ощупал их как мог бережно. У мальчишки вырвался стон.

– Что ты делаешь?

– У тебя пальцы вывихнуты.

Он сморщился и снова застонал.

– Шутишь? Сам разглядел, глазастый?

– Нет, серьезно, я могу их вправить.

– Не трогай… и так… больно очень. Проваливай.

– Если ничего не сделать, ты не будешь ими владеть. Сейчас я еще могу тебе помочь. Потом, через два-три дня, будет поздно.

– Ты кто?

– Гвен. Гвен из Варма.

Парень приоткрыл здоровый глаз.

– Тот знахарь, что работает с Вырви-Глазом?

– Точно. Это я.

Он сплюнул.

– Это твой дружок из таможни их вывернул, наручники мне надел, когда меня арестовали. Сволочь.

– Он мне не друг!

– Да ну? А я другое слышал.

– Ладно, не важно. Если ничего не сделать, руки больше не будут тебе служить.

– С какой стати ты будешь мне помогать?

– Оставайся так, дело твое.

Я уже уходил, когда он окликнул меня.

– Вернись! Что я теряю, в конце концов?

Я снял ремень и поднес к его рту.

– Хорошо! Закуси как можно крепче, понял? Будет больно, ни к чему поднимать на ноги весь квартал. Сможешь?

– Давай!

Он зажал кожу зубами. Я взял в руки первый палец и закрыл глаза. Я мог читать его как открытую книгу. Кость, сухожилие, сосуды, нервы, хрящи, вот сюда надо нажать, вот здесь потянуть, вот здесь повернуть, чтобы кость встала на место, сдвинуть сухожилие, уравновесить с другой стороны, готово, теперь резко дернуть, быстрее, сильнее, есть!

Мой пациент сдавленно выругался. В уголках его губ блестела слюна, трясло его так, что шея билась о деревянный ошейник. От рывка была содрана кожа на всем запястье.

– Ты готов ко второму?

Он опустил веки. Я был восхищен его мужеством.

Второй палец выглядел еще хуже, он раздулся от разлившейся и уже загустевшей крови, и по-хорошему мне был нужен ланцет, чтобы вскрыть его и прочистить. Рука казалась одушевленным существом, сотрясаемая конвульсиями, она жила своей жизнью. Даже когда я лишь слегка касался ее, она отдергивалась так резко, что бедняга едва успевал заглушить рыдание. После нескольких попыток мне все же удалось вправить сустав. Работой своей я остался не очень доволен и сомневался, что он сможет полностью владеть этим пальцем.

Вконец обессиленный, я опустился на ступеньку.

Парень тоже переводил дыхание, гримаса мучительной боли исказила его лицо.

– Гвен?

– Что?

– Спасибо.

– Не за что. Как тебя зовут?

– Арно.

– А что ты не поделил с таможней?

– Они нагрянули в крепость. Бывает, им неймется. Искали кого-то, но не нашли. Мы не дураки, никого у себя не прячем.

– Крепость?

– Наш схрон. Вшивая крепость. Я могу тебе доверять?

– А ты как думаешь?

Арно потянулся ко мне. Его мучили судороги, а шея, полузадушенная деревянным ошейником, едва держала голову. О Вшивой крепости я слышал, там гуртовались тряпичники, серьезные ребята, с которыми лучше было не встречаться ночью.

– Ты мне нужен. Я в долгу не останусь. Знаешь старую маслобойню?

– Какую? Ту, что на набережной суконного рынка?

– Точно. Отсюда иди вдоль главного канала, мимо складов, смотри, чтобы эта маслобойня была по левую руку. Справа увидишь ворота, за ними начинается тропинка. Там все заросло ежевикой, но проход найдешь. Иди осторожней, кое-где осыпи, легко навернуться, особенно ночью. И в старом канале еще осталась вода, смотри не сорвись в него. В конце тропы увидишь башню в пять или шесть этажей, без окон.