Узник Двенадцати провинций - [43]

Тяжелые шаги Йера. Его сабо – на уровне моих глаз. Следом вошла другая пара ног: Матиас.

– Ты уверен, что это он? – пробасил голос Йера.

– Кто же еще? В этой сумке он носил свою злосчастную птицу.

Черт! Сумка. Они нашли ее!

– Заблудший? Какого дьявола он здесь вынюхивает?

– Поди знай. Тут точно не обошлось без Йорна.

– Черт бы взял этого таможенника. А ведь мы с ним в расчете. Сдали ему сопляка. А теперь он посылает его за нами шпионить. Чего ему надо?

– Не знаю. Не люблю я таможенников. Черт его разберет, это отродье.

– Нож в спину – всё, чего они заслуживают!

– Карта!

– Что?

– Пацан унес карту.

– Он спятил? Никуда ему по ней не добраться. Но попадись мне только этот гаденыш, он у меня и пикнуть не успеет.

– Хорошо. Он твой, Йер, делай с ним что хочешь.

Я прислушался, но они понизили голос. Дверь снова скрипнула. Послышались другие шаги, легкие. Звякнули, покатившись по столу, монеты.

– Это всё, что ты принесла?

– Таможня нагрянула с обыском.

Девичий голос?

– Вот видишь, Матиас… я так и знал. Эта сволочь Йорн от нас не отстанет.

– С какой стати? Мы с ним честно делимся.

– Он ищет Заблудшего, – сказал молодой голос.

– Еще одного?

– Ладно, значит, наших дел это не касается. Уже кое-что.

– Лучше все-таки перепрятать кубышку.

Я услышал, как двое мужчин сгребли со стола деньги, поднялись, вышли и завозились под навесом. Женский голос, оставшийся в комнате, кружил вокруг стола. Вскоре я увидел тонкие щиколотки и маленькие ноги в полотняных туфельках. Их обладательница стояла ко мне спиной. Вытянув шею, я рискнул выглянуть из своего укрытия. Это была она. Черноволосая девушка. А в руках она держала сумку Даера.

Словно про себя она произнесла странную фразу:

– Где же ты, маленький знахарь?

А я был тут, рядом, лежал, скорчившись, вжавшись в стену, и вздохнуть не мог – так отчаянно колотилось предательское сердце. Фраза словно падала в бездонный колодец, эхом отскакивая от стен, и я знал, что, добравшись до самого конца этой пустоты, она осядет в тайниках моей памяти и останется там навсегда, нотка в нотку, слово в слово.

Из-за двери хрустом ломаемых веток прозвучал голос Матиаса:

– Саския, хватит копаться. Забирай свои вещички и беги в схрон. Да скажи ребятам, пусть пошевеливаются. Если не будете приносить больше денег, к вам не таможня нагрянет, а Йер.

Йер гоготнул. Девушка вышла, слабо возражая. Получила на ходу шлепок. Скотина Йер. Мужчины забрали оставшиеся деньги, и я снова услышал возню под навесом. Выждав добрых четверть часа после их ухода, я наконец выбрался из моей крысиной норы и кинулся к лодке: задерживаться здесь не хотелось. Пусть себе прячут хоть все сокровища мира, мне все равно, у меня есть свое. Саския. Имя мне нравилось.

Лодки на месте не было. Я обошел остров, проклиная бретонцев – ведь в нашем краю почти стыдно уметь плавать… Брода я нигде не отыскал и не знал, как перебраться на ту сторону. Я промок до нитки, озяб и был сыт по горло этим болотом. Уже смеркалось, когда нашелся наконец перевозчик, согласившийся взять меня в свою плоскодонку. Он спросил, что я здесь делал, и я ответил уклончиво, что заблудился. Посреди лодки, вольготно, как принцесса в носилках, разлеглась корова, занимая все место. Я пристроился, как мог, в шатком равновесии на борту. Буренка отвернула морду и длинно выдохнула. Лодочник неспешно греб и курил трубку. Я попросил высадить меня у дома Абрахама. Корова поплыла дальше со своим невозмутимым слугой. Казалось, они вместе встречают закат, одинаково равнодушные ко всему остальному миру.

По лестнице я поднимался бегом.

Абрахам Стернис сидел за очередным письмом, которые он обычно писал часами. Едва подняв голову, он велел мне ждать в моем углу и больше не обращал внимания на вырывавшиеся у меня вздохи, всё более нетерпеливые и частые. Наконец он встал, убрал письменный прибор и сделал мне знак подойти. Я развернул на столе карту. Он поинтересовался, откуда она у меня, и я ляпнул, что, мол, его это не касается.

Моя дерзость ошеломила нас обоих, тем более что я глубоко уважал в этом человеке то, чего не встречал больше ни в ком: он всегда высказывал то, что думал, однако тактично, без холодности и китайских церемоний, не допускал фамильярности и всегда был начеку. Он одинаково просто говорил бы, скажем, о времени с королем и с нищим и послал бы к черту обоих все тем же ровным тоном, вздумай они наступить ему на больную мозоль. Казалось, мы так и будем таращиться друг на друга часами. Он не произносил ни слова, а я, понятное дело, не хотел уступать. Он ждал не извинений, нет, а ответа на свой вопрос – которого я не мог ему дать, не признавшись в краже. Наконец мой учитель решил разрядить эту тупиковую ситуацию, встал и склонился над картой с лупой в руке. Он рассматривал ее долго, поднося лупу к разным местам.

Все надписи были сделаны на чудном языке Двенадцати провинций, но меня интересовало одно: я хотел знать, где нахожусь, здесь и сейчас. Старик сделал круговое движение рукой над бумагой.

– Это старинная карта, Гвен. Вот эта часть, здесь, – Двенадцать провинций.

Я наклонился над указанным пятном, покрытым сетью тонких линий, изображающих каналы. Он продолжал водить по нему рукой.