Узник Двенадцати провинций - [40]

– Насколько я помню, нет.

– Ты уверен? Подумай хорошенько.

– Не знаю… Разве только…

– Да?

– Недавно я лечил одну старуху с той же фамилией, Ван Хорн. Теперь мне кажется, что она была на него похожа, может быть, это его мать.

– Что? Мать Ван Хорна? Ты ее лечил? И она умерла?

– Ничего подобного, Йорн: я ее вылечил.

– Почему ты мне не рассказал?..

– Ничего особо важного. Древняя старуха в маленьком домишке, которому грош цена. За мной приходила ее служанка, почти такая же старая.

Он грохнул кулаком по столу.

– Боже милостивый! Это еще как важно. Я же говорил тебе, Гвен, я всё должен знать… всё. Ну и дал же ты маху…

– Да в чем беда-то?

– Беда в том, олух царя небесного, что эта женщина богата.

– Богата? В ее доме на два гроша свежего белья не найдется!

– Что ты понимаешь… уйма домов и земли за городом, рыбный промысел и бог весть что еще… Она сидит на куче золота, а уж скряга – другой такой не сыскать. Просперо – ее единственный сын. По идее, всё должно достаться ему. Он по уши в долгах, уж я-то знаю… Ты еще не понял, тебе действительно надо объяснять? Всё очень просто: если старуха умрет, он будет купаться в золоте. А пока он всего лишь надутый индюк с дырявым карманом.

– Я ничего особенного не сделал. Она отнеслась ко мне по-доброму: ей всего и надо было, чтобы ее приободрили. Я только отговорил ее принимать снадобья, которые ей прописывали.

Йорн поперхнулся.

– Прописывали? Прописывали? Ну можно ли быть до такой степени наивным? Ты хочешь сказать: он ей прописывал. Час от часу не легче. Этими снадобьями он пытался ее отравить. Вот тебе и доктор… А я-то ничего не знал! Подумать только, я мог прижать его к ногтю…

– Но, Йорн, мы даже не знаем, вправду ли она его мать. И кто сказал, что это он прописал ей те снадобья?

Он вздохнул и обескураженно посмотрел на меня.

– Бедный мой Гвен, когда же ты наконец решишься открыть глаза? Ты нажил себе врага, смертельного. Это ты понимаешь? И не абы какого. Этот господинчик заправляет всей здешней кликой докторов и аптекарей. Тебе грозит суд. Я купил для тебя отсрочку, но будь уверен, он еще вернется. Так что, ради бога, пока затаись, пусть о тебе забудут. Больше никаких визитов. И на рыбном рынке чтобы я тебя не видел.

– А как я буду зарабатывать на хлеб?

Он провел рукой по лбу.

– Как всегда, малыш Гвен. Как всегда, я обо всем позабочусь. Кстати, это правда, что ты говоришь на латыни?

– И да и нет. Я много выучил наизусть: анатомию, названия телесных жидкостей, болезней, кое-каких растений… Это мало что дает, но на людей производит впечатление…

– Уже что-то. Я найду тебе учителя. Только учиться будешь в темпе, понял? Мы себя в обиду не дадим. Они хотят преградить нам путь? Отлично, а мы войдем в парадную дверь.

– О чем ты говоришь?

– О докторах. Об экзамене. Об их окаянном дипломе. Ты уж сделай мне одолжение, получи его скоренько.

В подзорную трубу

Каналы, что вели в квартал корзинщиков и гончаров, пересекали обширную территорию, на которой соседствовали пастбища, рыбачьи домишки, сады в окружении ив, пекарни и сушильни. Абрахам Стернис приехал туда еще мальчиком с родителями и целым выводком братьев и сестер, никто из которых не выжил. Он занимал верхний этаж дома, который так скособочился над своим отражением в воде, что приходилось наклонять голову в другую сторону, чтобы увидеть, каким он был прежде.

Каждый день я ходил к нему на уроки. Поднимался по лестнице в его мансарду, щуря глаза, чтобы привыкнуть к пыльному полумраку, в котором он поджидал меня. Обычно он сидел за столом у окна и шлифовал стеклянные линзы. У него была очень тонкая, мертвенной бледности кожа, а высокий лоб при виде меня пересекали крошечные морщинки.

Платить мне было нечем, все взял на себя Йорн. Уроки были довольно просты: Абрахам Стернис доставал книгу по медицине и заставлял меня вслух прочесть текст, после чего переводил и толковал. Даер, пользуясь случаем, повторял за мной. Старик с трудом это выносил. По-моему, он смотрел одинаково, со смесью недоверия и жалости, на ученика и его писклявую пичугу. В его глазах мы были равно глупы, что я, что пибил. Мы стали для него вынужденным отступлением от устоявшегося распорядка дня, докучным отступлением. Это нарушало его привычки, отнимало время, которое он проводил за поддержанием своей объемистой переписки.

Но он изменил мнение, когда увидел, что я продвигаюсь гораздо быстрее, чем ожидалось. То немногое, что он мне говорил, проливало свет на целые пласты проглоченных мною текстов. И все это, к моему немалому удивлению, да и к его, наверно, тоже, наконец укладывалось в моей голове связно и логично. Я зарылся в книги. Чего-чего, а этого хватало, у него их было около тысячи, на самые разные темы.

Уроки оставляли мне достаточно времени, чтобы обследовать город. Это был настоящий лабиринт каналов, набережных, мостов. Летучая таможня надзирала за прибытием и убытием торговых кораблей, обыскивая от носа до кормы все суда начиная с определенного водоизмещения, и я по-прежнему не представлял себе, как добраться до моря и в каком направлении двигаться. Не имея ни помощи, ни ориентира, я был вынужден терпеливо прясть одну за другой нити моей паутины, надеясь, что по какой-нибудь из них рано или поздно выберусь на свободу.