Узник №8 - [3]

    — Эй, узник, о чём это ты говоришь? Я что, убил тебя?

    — Да.

    — Но как же это… Постой, постой… Эй, узник, не умирай! Не умирай, говорю я тебе, скотина! Слышишь? Можешь называть меня тюремщиком, только не умирай.

    Узник больше не отвечал. Он так и лежал с накрытой руками головой. На запястьях его уже прорастали и расцветали синяками красные пятна от ударов.

    Приход ангела всегда сопровождался этим звуком — будто песок шуршит и скрипит между вдруг проснувшимися ожившими камнями. Будто кто-то ступает по этому песку и бубнит что-то себе под нос. Будто следом за путником ползут по песку десяток-другой самых разных змей — то ли привлечённых произносимым заклятием, то ли запахом добычи. И наконец, следом за змеями два человека катят бочку, наполненную камнями. Видимо, этот последний звук — бочки — возникал, когда стена за спиной ангела снова смыкалась, как смыкается вода вслед за телом человека, выбравшегося на берег (если он живой) или выброшенного на этот берег (если тело мертво). Вот и сейчас все эти звуки отшумели и истаяли, словно ангел родился непосредственно из них, из этих звуков, а не вышел из стены. Надзиратель, давно привыкший к подобным появлениям, тем не менее вздрогнул и растерянно отступил к двери, закрывая сыну, который во все глаза смотрел на происходящее, сцену с этим самым происходящим.

    — Ангел! — простонал он с такой болью, словно это его, а не узника минуту назад избили до полусмерти. — Ангел, ты пришёл за ним?

    Ангел оторвал взгляд от лежащего тела, молча уставился на надзирателя.

    Крупное лицо его было красиво, но совсем не ангельской, а какой-то мужицкой, брутальной, красотой. Длинные чёрные волосы (странно, ведь у ангела волосы должны быть светлые, золотистые) будто мокрые спадали на плечи густыми прядями и поблёскивали в тусклом свете рано проступившей сединой. Чёрные глаза его смотрели прямо и твёрдо, но как-то будто бессмысленно или с бесконечной усталостью от всего. За спиной чуть колыхались при каждом движении большие, белые с чёрным, крылья. Руки, сложенные на груди и серое (почему, интересно, серое?) длинное одеяние довершали картину чего-то строгого и безмолвного как вечность.

    — Он что, правда умер? — нерешительно вопросил надзиратель. — И ты отведёшь его в рай? В рай?! Вот этого? Этого преступника? Убийцу?

    Ангел ничего не ответил. Он молча приблизился к телу, присел над ним, чтобы пощупать пульс под внимательными взглядами надзирателя и его сына. Потом выпрямился, пожал плечами и молча исчез в стене.

    Шорох, скрип, шипение змей, чей-то кашель… Тишина.

    — А-а, так он жив, значит, — с облегчением выдохнул надзиратель. — Слава богу!

    — Слава, — простонал узник.

    — Вставай, скотина, чего развалился! — прикрикнул надзиратель. — И попробуй только ещё раз назвать меня тюремщиком.

    Кряхтя и с выражением невыносимой муки на лице узник кое-как поднялся. Теперь он стоял на коленях, а надзиратель и сын обстреливали его критическими взглядами. По лицу надзирателя было видно, что он безмерно рад тому, что всё завершилось благополучно. «Жив! — ликовал его взгляд. — Жив!»

    — То-то же, узник, — улыбнулся он.

    — Я только хотел узнать, господин… надзиратель, идёт ли на улице дождь, — произнёс узник, словно извиняясь.

    — Ты этого никогда не узнаешь, узник.

    — Но это важно для меня.

    — Если бы это было так важно для тебя, ты просто посмотрел бы в окно, — нашёлся надзиратель.

    — Оно слишком высоко, — возразил узник.

    — Ты мог бы послушать, стоя под окном, — на сдавался надзиратель.

    — Оно слишком высоко.

    — Мог бы… — надзиратель обежал взглядом камеру, словно в поисках подсказки. — Мог бы спросить у надзирателя, наконец!

    — Я и спрашивал. Но вы не сказали.

    — Я?.. Ах, ну да…

    — Вы опять забыли, что вы надзиратель, отец, — вмешался мальчик.

    — Яйца курицу не учат! — сердито обернулся к нему надзиратель, и узнику показалось на мгновение, что дубинка сейчас обрушится на голову отрока.

    — Эта поговорка в данном случае неуместна, — поторопился он сказать.

    — Почему же это, узник-умник? — проворно повернулся надзиратель к нему.

    — Ну, видите ли, поговорка «яйца курицу не учат» говорится в случаях, когда…

    — А мне плевать! — сердито перебил тюремщик. — Плевать, понятно? Здесь я решаю, что и когда говорится, понятно тебе, узник?

    — О да, конечно! — отвечал тот, смиренно опуская глаза.

    Надзиратель довольно кивнул, лицо его подобрело.

    — То-то же… — произнёс он. — Жалобы, пожелания?

    — Д-да… — нерешительно выдавил узник. — Пожалуй, да…

    — Что? — усмехнулся тюремщик. — Что ты мямлишь?

    Собраться с духом, узник! Нужно собраться с духом, вспомнить наконец-то, что ты тоже человек, что ты тоже имеешь право. «Ты имеешь право не иметь прав!» — тут же вспомнилось ему любимое выражение надзирателя. Но как же? Ведь пожизненное заключение ещё не влечёт за собой утрату человечности!

    — Наверное, да. Да. Конечно, да, — произнёс он, скрепя сердце.

    — Говори понятней, скотина! — в нетерпении прикрикнул тюремщик.

    — Да, есть. У меня есть жалоба, господин надзиратель.