Узница - [4]

В слабом свете луны мальчик различил фигуру матери, которая и впрямь выглядела, как ведьма: копна неухоженных, торчащих во все стороны волос, разорванное, грязное рубище на голом теле с торчащими из него длинными, жилистыми руками-корягами, широко раскрытые, блещущие безумием и яростью глаза и длинные, обнаженные в оскале зубы, с которых, как показалось пораженному ужасом Липке, капала слюна.

Вытянув вперед руки с начинающими загибаться ногтями, мать приближалась к теряющему сознание от страха ребенку. Когда до кровати осталась лишь пара шагов, она вдруг приглушенно зарычала и бросилась на беззащитное тельце. Зажав Липкин рот одной рукой, второй она начала наносить беспорядочные удары, боль от которых была хоть и острой, но все же не такой, как дикий страх, овладевший мальчонкой. Мать, которая, казалось бы, должна защищать и оберегать свое дитя, подобно лебедице, превратилась вдруг в монстра, терзающего его тело и душу.

Насытившись мучениями сына, безумная женщина прекратила издевательства и, оставив Липку в полубессознательном состоянии, выскользнула из комнаты. До слуха мальчика еще некоторое время доносилось ее неразборчивое бормотание и шаркающий звук ее шагов, затем где-то глухо стукнула дверь, и все стихло. Ни жив, ни мертв лежал Липка, не смыкая глаз, и о том, что наступило утро, догадался лишь по донесшимся с улицы голосам отправляющихся на ранние работы крестьян. Улыбка взошедшего часом позже солнца показалась ему издевательством: как может оно светить так ярко и побуждать к пению неразумных птиц, когда в мире происходит такое? Кому нужна теплота его лучей и солнечные зайчики на стенах, если глаз заплыл, горящие ссадины на коже причиняют непередаваемые муки, а в носу все еще стоит ужасная вонь, источаемая телом и одеждой мучительницы? Подумать только!- каких-то пару месяцев назад он бежал к этой женщине со своими маленькими бедами, ища у нее утешения и поддержки, а сейчас она сама стала для него самой большой бедой…

Днем Липка все ходил вокруг мрачного, необщительного отца, не зная, как рассказать ему обо всем. С того рокового дня, когда младенец погиб, а мать угодила в лечебницу, отец замкнулся в себе и, казалось, совсем перестал замечать сына. Его не интересовало, чем тот занят и все ли у него в порядке, накормлен ли он и здоров ли… Быть может, сраженный невзгодами отец и вовсе забыл о его существовании?

Не найдя нужных слов, мальчик так и не осмелился обратиться к родителю и поведать ему о произошедшем. Мать к обеду не вышла, а отец, нехотя поковыряв вилкой в тарелке с едой, не попрощавшись вышел. Промаявшись остаток дня, Липка так и отправился спать, никому ничего не сказав. На ночь он со всей мыслимой тщательностью забаррикадировался в своей спальни, и верный конь-качалка, приткнутый к двери, должен был помочь ему защититься от изверга-матери.

Однако в ту ночь никто не потревожил сон мальчика, если можно назвать сном полтора-два часа настороженной дремы, сморившей все еще перепуганного мальчугана ближе к утру. Большую часть ночи он пролежал без сна, до звона в ушах вслушиваясь в тишину и со страхом ожидая появления монстра. Убежать из дома, искать помощи на стороне ему тогда и в голову не пришло. Да и что он, в самом деле, сказал бы людям? "Мать меня избивает?" Смешно. Те сказали бы: "Веди себя хорошо и не заслуживай", вот и все.

С того дня мать и вовсе перестала показываться в доме. Еду ей носил в комнату отец, и кроме ее визга, доносившегося время от времени из-за двери ее спальни, ничто не напоминало о ее существовании. По всей видимости, болезнь ее прогрессировала, и для Липки было загадкой, почему отец не оформит ее окончательно в дом для умалишенных. Там она, во всяком случае, никакой опасности существованию сына представлять не будет. Однако Липкин родитель был, судя по всему, иного мнения и предпочитал не выносить "сор из избы", хотя ни для кого из жителей деревни состояние его жены не было секретом. Он просто заботился, как мог, о животном, в которое превратилась его некогда милая и жизнерадостная подруга жизни, носил ей корм и воду и утихомиривал при необходимости, махнув, в прочем, рукой на санитарные условия ее содержания. Разносившаяся из-за двери ее комнаты вонь была настолько тошнотворной, что Липка пробегал мимо, зажав пальцами нос, да и то лишь тогда, когда миновать "смрадного коридора", как он его для себя окрестил, не было никакой возможности.

Будем милосердны и не станем упрекать Липкиного отца в том, что он не выдержал свалившихся на него в одночасье горестей и начал все чаще и чаще прикладываться к бутылке. От него теперь почти всегда пахло спиртным, внешний вид его изменился до неузнаваемости, ходил он растрепанный, немытый и заросший и, если бы не сердобольная Стефка, совсем превратился бы в зверя. Некогда живые глаза его с прыгающими в них искорками веселости потухли и ввалились, подбородок его почти постоянно касался груди, и ноги при ходьбе он теперь не поднимал, наполняя дом шаркающими звуками. К вечеру он бывал обычно уже настолько пьян, что не мог дойти до своей кровати и засыпал прямо там, где в тот момент находился – в гостиной, коридоре или кухне. Повсюду в доме валялись пустые и стояли початые бутылки, словно алкогольное сопровождение требовалось отцу на каждом шагу. Он походя припадал то к одной из них, то к другой, а сделав глоток, отставлял бутылку и тащился дальше. Не видя проходил он мимо сына, лишь неустанными заботами Стефки имевшего чистую одежду, и, казалось, жил в своем собственном мире, не соприкасающемся с реальным. К собственному стыду, Липка начал мечтать о том, чтобы остаться сиротой и быть вызволенным чужими людьми из того ада, в котором вынужден был жить. Насколько он мог судить, к тому дело и шло.