Узлы на простыне - [43]

— Я не знаю, у нас ничего не было тогда. Его же убили.

— Пока тебя, любимую, он ждал из Польши, он в округе всех девок переимел. И не только девок. Ему на пиры привозили молодых и красивых монахинь. И красивых мальчиков. Твой был всеяден. Он тут зря времени не терял. Насиловал и грабил.

Женщины перекрестились.

— Для меня было невозможно вернуться.

— Позор, что, хуже смерти ребенка?

— Отец не писал мне. Куда мне возвращаться было? Мне пришлось бороться. Я должна, я хотела доказать, я должна была выжить, доказать, нужно было бороться.

— В этом сила, по-твоему?

— Да.

— А как же вера?

— При чем здесь вера? Я верила, что Бог поможет!

— А когда Он не помогал, тебе не приходило в голову, что это знаки?

— Какие знаки?

— На каком пути?

— Борьба, — ты уверена, что это путь веры?

Марина опустила голову. Сытый желудок действовал успокаивающе. Даже все ее беды показались вдруг ей в это мгновение далекими и нереальными. Все произошедшее и происходящее стало чужим, как будто бы происходило вовсе не с ней, не с этим телом, не с этой душой, не эти вот руки и ноги ездили, воевали, спасались, убегали, не эта голова переживала за смерть и потери, за отверженность свою и своего ребенка.

— Знаки, что ты не на том пути.

— А что же мне надо было делать?

— Смирение, покаяние, пусть позор, принятие цепей, принять позор и принять боль, сразу, отречься от гордыни.

— Я боролась.

— Не с тем и не так.

— А как?

— Твоя борьба — это отказ от борьбы. Но, наверное, уже поздно. С собой нужно было бороться, с собой. Со своим чувством ложного позора, с нетерпением, с бахвальством. Что ты, как базарная баба, носилась со своим титулом? До тебя венчались на царство, и после тебя венчались на царство. Тебе не приходило в голову, что не ты одна? И царства, не только цари, падали и растворялись в беспределах памяти людской. Вспомни Вавилон, Византию, — монахиня впилась в шляхтянку взглядом. Казалось, при последних словах, она пробуравила ее насквозь, пытаясь определить ее мысли и ее ощущения. Даже мелкая испарина на верхней губе, выступившая от боли в слабом желудке хрупкой польки не ускользнула от внимания старой женщины.

— Не хвались никогда в речах своих делами своими, чтобы не быть посрамленным. Во всем, чем хвалится человек, Бог попускает ему изменяться, чтобы он был уничижен, и научился смирению. Поэтому должна ты все предоставить Божию предведению и не верить, будто бы в этой жизни есть что-либо неизменное, — Ксения произнесла эти слова нараспев. Видимо это были чьи-то слова, кого она почитала и чьи наставления помнила. Или, может быть, они просто запали ей в душу после того, что самой пришлось перенести.

— А тут ты что потеряла?

— Я любила его!

— Кого?

Пелагея даже охнула от неожиданности.

— Дмитрия.

— Которого?

— Второго.

— И как? Это принесло тебе счастье? Пошла эта любовь тебе на пользу?

Больше всего ей пошло бы сейчас водить за маленькую ручку своего сына, кормить его кашками и рыбкой, учить читать по латыни. Сидеть с ним у окошка в Польше, тятяткать его и гулькать, гулять с ним и показывать птичек и цветочки. Неужели спокойствие и простое человеческое счастье прошло мимо, так и не дотронувшись, а лишь показав хвостик.

Насупила тишина.

— Тебе некого и не в чем упрекать.

— Вы малыша убили.

— Его убила ты сама, когда велела молчать колоколам. Как можно было приказать…  отменить…  заставить не звонить в колокола…  когда малыш спал? Жаль было тревожить малыша? Ты кого из него вырастить-то хотела?

— Он так сладко спал. А колокола его будили, не давали ему поспать.

— Ты видишь! Ты считала его несовместимым с миром, он его убрал. Бог, он не шутит. Терпеть надо было. Иже убо царь злочестив, небреги сущих под ним — не царь есть, а мучитель…  и ты такого царя не послушаеши. И еще — епископ зол, небреги стада — не пастырь есть, а волк.

— Ну и что дало вам такое отношение к царям? Много вы надыбили своими игрушечными царьками и клятвопреступлением? Вы ж клялись и присягали, вы обещали служить, вы…  клятвопреступники…  В чем же ваша вера?

— Мы не за тем пришли, чтобы учить тебя вере.

— А за чем?

— Неужели ты не знаешь? Тайная сокровищница кремля была разграблена поляками еще при первом нашем муже, — Ксения горько усмехнулась.

— Я не знаю.

— А ты думаешь, отчего бунт начался?

— Оттого, что вы сумасшедшие.

— С ней бесполезно говорить.

— Потому что вы дикие люди, вам все равно, кто вами правит, лишь бы давал поворовать и пограбить, понасиловать и… .Пограбить захотелось, вот и убили.

— Да, возможно, — спокойно согласилась Пелагея. — Но Шуйский затеял бунт, потому что понял вдруг, что сокровищница пуста. Он решил, что поляки увезли сокровища из тайного хранилища кремля. Сокровища павшей Византии.

— И где же они?

— А тебе не приходило в голову, почему Гришка наш Отрепьев, вор и врун, так спокойно сидел на царстве, так спокойно праздновал, и даже войска польского не привел в достаточном количестве, чтобы защиту иметь в случае чего?

— Потому что он верил вам. Потому что добр был и правил справедливо.

— Справедливо не грабят и не насилуют девок.

— Потому что он вез вам истинную веру, цивилизацию! Вот увидите, к вам еще придут настоящие цари, которые принесут культуру и веру.