Узлы на простыне - [34]

Ариадна наклонилась к уху водителя.

— Вот здесь поверни, и вот тут, — командовала она. — Вот здесь развернись и перед этим вот подъездом.

— Слушайте, а разве можно буксировать машину без водителя? — Петр помог Дне выбраться, при этом он дотронулся до раны, и она громко вскрикнула.

— Нельзя приводить льва в театр, — рассмеялся наш шофер.

Мы медленно поплелись в подъезд.

— Я отлично дойду. Возьми плиту.

— Вы что, на кладбище ездили плиты воровать? Череп и плиты, ну вы даете.

Петр все никак не мог успокоиться. Он почти кричал, смеялся, и глаза его сверкали.

— Голубчик, ты что наглотался там чего?

Уже в подъезде боксер догнал нас со свертком в руках. Грязная ткань, о которую он наверное, обычно, вытирал руки, ничем не выдавала драгоценного содержания.

— Допингуешь что ль? — не отставала от хирурга девушка. — Ой, — вдруг остановилась она перед дверью квартиры. — У меня ключей нет.

— Опять, — медбрат сверкнул глазами. Зрачки его и правда были расширены. — Девушки, вроде диагноз у вас разный был, а с головой плохо одинаково. А может, у вас головы клонированные, — он захохотал и уселся на ступеньку.

— Дурак ты, Петька, я ключи в машине забыла. И от машины тоже. В зажигании.

Вся компания медленно стала спускаться к выходу.

— А что, это что значит, мы сейчас машину будем взламывать?

Ответить итальянка не успела. Мы вышли как раз вовремя, чтобы стать зрителями не так уж часто случающегося зрелища.

Хотя, наверное, я говорю цинично, но последние дни способствовали развитию этого качества.

Дна остановилась прямо на выходе из подъезда. Я выглянула из-за ее плеча, не понимая, что происходит. На всякий случай я обняла ее за плечи, думая, что ей стало плохо от потери крови, или от боли. Я протиснулась вперед и заглянула в ее глаза. Они были расширены и смотрели в одну точку. Постепенно они приобрели злобное выражение…  Даже не злобное…  Ненависть вспыхнула в них. Я обернулась, чтобы увидеть, что вызвало такую волну эмоций.

Черный феррари ензо был распахнут. Дверцы были открыты, и туда со смехом втискивались четверо подростков. Самый высокий, в сером капюшоне, наброшенном поверх черной куртки, уже сидел за рулем. Они не видели нас в провале темного подъезда. Темный, черный вечер поздней осени создавал иллюзию вседозволенности и невидимости преступлений.

— Да что же ты молчишь! — вскрикнула я, но Дна схватила меня за руку.

Я ничего не понимала, но, судя по коварству и злобе в глазах девушки, она знала, что делала. Спустя несколько секунд это поняла и я.

Дверцы захлопнулись одна за другой, движения сопровождались смехом и бренчанием гитарных струн.

— Хэй, куда же вы! — вопль «хирурга», который тоже выбрался из подъезда, стал катализатором того, что случилось дальше.

Машина резко рванула с места. И тут же превратилась в ракету, если это был не полет, то и не езда. На бешеной скорости, на повороте со двора на дорогу она влетела в фонарный столб, подпрыгнула, перевернулась и раскололась, как матрешка, на две половины. Через пять секунд все полыхало. Выкарабкавшиеся двое — факелами катались по земле, пытаясь сбить пламя. Их крики, и крики тех, кто горел в машине, пытаясь вырваться из железной ловушки, вызвали у итальянки истеричный смех. Дна колыхалась, ее грудь вздрагивала, она издавала приглушенные хрюкающие звуки, как будто самый невероятный клоун проделал перед ней свой коронный номер.

— Ну все, пошли, ребята, будем дверь взламывать, — она развернулась и исчезла в темном провале старого подъезда.

— Опять? — только и оставалось произнести «хирургу».

ГЛАВА 12

Дмитрий гнал как на гонках. Уехать из дома, от сумасшедшей Насти…  Нет, не так. От взбесившейся Насти. Нет, опять не так. Уехать от себя…  От воспоминаний…  Нет. Да не так, опять не так. Все не так. От возбуждения, от дикого, бешеного желания, охватившего его при прикосновении давно забытых губ…  Тело, возбуждение, память тела вернулась, он знал, что он потерял и что хотел вернуть. Наваждение, отупение, и неотступное желание вернуть все — заполнило его мозг. Вот оно счастье, он только что держал его в руках, теплое, трепетное, желанное. Волчонок, котенок, его ластящийся зверек, трепетный, как…  Сравнений не было…  Просто тело горело…  Казалось, что кожа зажглась, и если эту кожу не приложат сейчас к телу Сондры, она превратится в пепел. Он вспомнил, как по-разному целовались Настя и Сонька. И тут же чертыхнулся. А Сондре-то сравнивать было не с кем. Она сразу поняла, что он не так целуется. Да, Настя целовалась по-другому. Она вообще не очень любила целоваться. Как-то даже проскочило у нее — ты что, сексуальный маньяк! Она была хозяйственная девушка.

Дмитрий мотнул головой, чтобы отбросить эти мысли, хотя чувства вины не было. Жизнь, вот кто виноват! Это жизнь так повернула, отняла у него любимую, связала с чужой, которую он не понимал и не любил. И не хотел. Зачем женился. Да все женятся. Не жить же одному. Не ходить же по шлюхам. Возбуждение снова горячей волной заискрилось по жилам. Черт возьми! Вот она рядом, только руку протяни, никуда не делась, не умерла, ни на том свете, а тут, на этом, никуда не уехала и не ушла! Как такое может быть? Чтобы можно было прикоснуться, и — нет; чтобы умирать от любви и желания к любимой и желанной, живой и любящей, — и опять — нет, чтобы, она ведь тоже умирает от любви и желания…  и…  и что? Не быть вместе…  Да это же несправедливо!