Узлы - [30]

– А я чего ж?.. Ходил вот… телефоны, пейджеры да рации в море кидать… Это у нас протест такой! Супротив электроники! Наш первый законопроект, так сказать! На консилиуме постановили! Не годная она вся, эта электроника, что и говорить! Сушу из-за неё потеряли… – он потянулся. – Эх, хорошо-то как! Небо какое чистое, море какое бескрайнее!!! Это что же у меня за жизнь-то такая распрекрасная, а? Да-а-а, живу я!.. Живу в полную мощь. Ох, сколько же миль уже у меня за спиной?.. И не упомнишь! Да-а-а, поплавал знатно, что и говорить… И ещё поплаваю! Бог даст, найдётся наша сторонушка да вернёмся в родимый порт… А я ведь как? Из каждой поездки выгоду себе делаю! А то чего ж нет-то?.. На судне, девчата, скажу я вам, всегда есть что-то, что плохо лежит!

– Ой, а то мы не знаем! – подала голос кастелянша.

– Вот давеча измыслили мы с одним ушлым матросиком поживиться, – продолжал фельдшер. – И поживились!.. Почти что все подсобки канистрами да баллонами забили! Топливо – субстанция нынче модная… Мы всё слили! И резерв, и не резерв… А чего ж добру пропадать?.. У меня, девчата, деверь на заправочной станции работает… Буду теперь его поставщиком! Вот только б воротиться в родимый порт побыстрее…

На палубу выскочил тщедушный матросик и замахал руками:

– Сюда-сюда! Драка там!.. Драка!

Все бросились вслед за ним в капитанскую рубку. В рубке матросы сражались друг с другом рукопашным боем. Повариха, фельдшер да тщедушный матросик принялись разнимать дерущихся, но вмялись, свалились, схватились, схлестнулись и… тоже зачем-то засражались. Мониторы на панели управления замигали и отключились. «Где-то замкнуло электропроводку», – могла бы подумать кастелянша, если могла бы подумать. Вместо этого она отвела полный страдания взор от мониторов, посмотрела сквозь окна, кольцом обступившие капитанскую рубку, в цепенеющие воды моря и медленно поплелась прочь. Коридоры лайнера погрузились во тьму, кастелянша подхватила брошенный кем-то налобный фонарик и нацепила его на голову. На нижних палубах было дымно, она взялась отворять настежь двери да иллюминаторы. Тщетно.

– Надо же, не проветривается, – посетовала кастелянша. По вентиляционной трубе над её головой прошёл гул. Но она его не услышала. Ныло, выло, скулило. То зрители из тёмного кинозала молили о помощи. Колотились в запертые двери. Пытались вынуть себя наружу сквозь вентиляционные шахты, но убедившись в несоответствии размеров, плотно законопачивали решётки, затыкали щели. Растерянно тискали в руках безмолвные телефоны, пейджеры да рации.

Воздух необратимо тяжелел и нагревался. Ядовитые газы и летучие кислоты навязчиво лезли в нос и рот, слезили глаза, заставляли заматывать лица. Лукавая паника ходила тут же, осторожно ступала, деликатно принюхивалась, участливо вылизывала изувеченные испугом лица, сочувственно хватала дрожащие пальцы, ласково поглаживала покрытые мурашками спины. Страх вминался в грудные клетки, рвал гортани, закладывал уши… Кто-то уже медленно оползал вдоль стен, заваливался под откидные сиденья кресел, проседал в тёмных углах под собственным весом. Кто-то продолжал биться в двери. Промахивался, врезался в тёплые стены, падал на колени и всё упрашивал кого-то… упрашивал… упрашивал – о пощаде. Чёрно-дымный куб кинозала схлопнулся в пароксизме отчаяния и поплыл по бескрайнему вакууму любви.

Вздулись стены, взбух пол, вспучился мир, но опал потолок. Жар прижигал язык к нёбу, спаивал веки. Наконец пламя прорвалось внутрь. Потемнела и запузырилась кожа, закипели внутриутробные жидкости, заплавились полимеры… Непроглядный, сизый смрад пронзали пламенеющие лопасти. Когда рухнул потолок в пылающем кинозале неслышно прозвучал последний выдох. Огненная птица высунулась в прореху, продолжая выпутываться из плена помещений, предметов и людей, рваться – палуба за палубой – наружу, к эмалированному небу, распуская перья и хлопая крыльями. Пожаростойкие материалы и конструкции ни в какую не оправдывали собственные выдающиеся характеристики и брались пылать пуще прежнего от стыда за себя и маркетологов.

В круглом фойе лежали кучкой оркестранты. Истерзанные, измученные, обеззвученные. И не басил тромбон. Не присвистывала флейта. Валторн не издавал протяжный стон. Где-то в душном тёмном коридоре валялось тело кастелянши, что запуталась в непроницаемых, дымных лабиринтах лайнера, удушилась ядовитыми газами да померла. Лицо её опалилось, кожа на щеках полопалась. Один глаз отчего-то был открыт, его припорошило серым пеплом. В фойе, медленно обугливаясь, лежала, свернувшись калачиком, повариха. На лестнице растянулись два матроса. В раскалённом пунцово-рыжем мареве навечно застыли телесные конструкции бывших людей… Фельдшера, водолаза, механика, шкипера… Немногие вспомнили про спасательные шлюпки… Немногие из вспомнивших сумели добежать до них… Добежавших и с горем пополам спустивших на воду шлюпку оказалось пятеро. Они были грязны и измучены. Не узнавая друг друга и боясь оглядываться, они устремились вперёд, к эпической черте горизонта, за которой, спустя несколько часов, дотла ослабевшие и обезумившие, остыли и упокоились… А море тем временем гадливо морщилось. Эмалированное небо куполом катилось на все четыре стороны. Изумлённое солнце висело в истинном полдне.