Узкий круг - [3]

Но Хохлов был доволен детьми. Они выросли здоровыми, с ясным отношением к жизни. Правда, еще неизвестно, будут ли они счастливы. Если придерживаться мнения, что счастье — это ощущение насыщенности жизни, то за детей Хохлов мог не беспокоиться: в них была природная напористость. Причем нельзя было сказать, что они унаследовали ее от родителей. Ни у Хохлова, ни у его жены не замечалось сильного темперамента, в этом отношении они были вполне посредственны.

Когда жене было тридцать пять лет, она влюбилась. Хохлов проглядел, как дети, подрастая, все больше и больше делались самостоятельными и вместо забот о себе оставляли родителям какую-то пустоту. По-видимому, он бы и не догадался, что случилось, если бы Зина не обратилась к нему с просьбой о помощи: «Ты должен мне помочь, я влюбилась». Хохлов растерялся и от самого факта, и от такой откровенности. Ему не на что было опереться, наверное, он был первым из мужей, которому предстояло решить странную задачу. А как?

Традиции и привычные нравы не могли ему помочь вторично завоевать супругу. Она уже давно принадлежала ему. Тут и таилась вся сложность.

Но Хохлов разгадал загадку.

И вот он всматривался в себя, чтобы не думать о грушовской старухе, однако заметил, что обманывает себя, всматривается не в себя, а в своих ближних. Долго вглядываться в себя — тяжелое дело.

2

Хотя Хохловы жили одной семьей и ощущали себя одной семьей, на самом деле они виделись редко, а их ощущение сплоченности опиралось на вчерашний день, когда дети еще не стали на ноги. Сегодня же силы семейного сцепления ослабли, и Хохловы жили как бы по инерции, в бессознательном ожидании перемен. Мите пора было жениться, Шурочка тоже поговаривала о замужестве. У Хохловых происходила перестройка: старшие уже потеряли прежнюю власть, а младшие еще не овладели ею. Миновала хлопотная пора отроческих изменений, неожиданных взрывов, тревог. Казалось, оставлена позади крутая гора, и наступает умиротворение.

Вечером все собрались пить чай, и Хохлов рассказал о грушовской старухе и ее внуке, которого вынудили для защиты чести пойти на хулиганство. Он говорил с иронической улыбкой, зная, что его историю воспримут как парадокс или забаву. Он вполне допускал, что это для них игра, однако и в ней было что-то похожее на правду о нынешнем житье-бытье. Как судить Агафонова?

Митя подмигнул отцу: мол, простенький у тебя вопрос!

У сына правое веко темнело синяком — недавно врезали на тренировке по боевому самбо. Наверное, еще не забылись искры от удара.

— Государству нужны порядок и спокойствие граждан, — сказал Митя. — Что тут сложного? Цивилизованное общество в твоем, папа, лице должно наказать грушовский самосуд. Тут все однозначно.

— А если бы твою сестру обманул такой вот Кузин?

Митя склонил набок голову, потом повел ребром ладони по горлу и усмехнулся:

— Секир-башка?

— Какая еще дикость рядом с нами! — передернула плечами Шурочка. — Ну не захотел кто-то на ком-то жениться? И слава богу! Меньше разводов. Папаша этой девушки просто кретин.

— Я знаю этих Кузиных, — вспомнила жена. — Тоня Кузина работает на кафедре английского языка. Веселая дамочка!

В ее голосе прозвучало то ли осуждение, то ли брезгливость. Хохлов догадался, что Зина на стороне Агафонова, правда, не из симпатии к грушовским нравам, а всего лишь из-за веселой дамочки.

Зинино лицо с еще не снятым легким молодящим гримом оживилось от лукавой улыбки, на щеках появились ямки. Оно приобрело выражение милой простонародности.

— Мама, сделай так! — смеясь, приказала Шурочка и хищно клацнула белыми плотными зубами.

Зина клацнула, тоже засмеялась. Обе играли этим в сильных женщин.

«Что ж, они вправду сильные женщины, — подумал судья. — Вот мой сын прост и ясен, как совершенство, а у них сдвиг в сторону, они своевольны и зубасты».

Хохлов положил ладонь на нежно-слабый затылок дочери и сказал:

— Ишь, коза!

За это долговязое создание в красной ковбойке он боялся больше всего. Коротко подстриженная, с пухлым ртом и ласковыми глазами, она казалась слишком простодушной для нашего времени.

Шурочка откинула назад голову, прижалась затылком к руке отца. «Дитятко ты родное!» — мелькнуло у него.

— Если бы у тебя сорвалась свадьба? — спросил Хохлов. — Митя бы заступился за тебя, верно?

— Сперва у меня спроси, — улыбнулась она. — Захочу ли я? Ты, папочка, в душе настоящий домостроевец.

— Обожди. Я у Мити спрашиваю. Помню, у меня было дело: четверо изнасиловали женщину прямо на глазах у мужа. Я на суде у него спрашиваю: что вы сделали, чтобы помешать преступлению? Он удивляется: как один может остановить четверых? Вот и я спрашиваю: заступился бы брат за сестру?

— Брошенная невеста осталась в положении? — спросил Митя.

— К ее счастью, нет. Но это не умаляет оскорбления.

— Какой-то глупый разговор, — заметила жена Хохлову. — Зачем тебе испытывать нас в качестве жертв?

— Просто честные люди часто оказываются жертвами, — сказал Митя. — Папа хочет проверить нашу боеготовность. Мы за себя постоим.

— Мерси, — весело вымолвила Шурочка. — Мы гармоничные дети. Правда, папочка? Я знаю, почему мы тебе нравимся.

— Почему?