Узелок на память [Фельетоны] - [34]

— Иван Васильевич! О каком дневнике разговор! Это же литературная форма, в которую облечены подлинные факты.

— Мне дела нет до ваших литературных форм! Выкладывай дневник — и баста! Не выложишь, значит, вся ваша писанина — клевета и выдумка!

Высказав все громкие слова, секретарь парткома произнес более спокойным тоном:

— Тебе, — указующий перст был направлен в сторону редактора, — объявим строгий выговор. А тебя, — тот же перст уперся в фельетониста, — выгоним с работы.

Два дня спустя бюро парткома обсуждало фельетон. Пылкая душа Ивана Васильевича за истекший отрезок времени не остыла. Он метал громы и молнии!

— Редакция забыла, что мы живем не в чеховскую и гоголевскую эпоху! Это тогда можно было сочинять всяческие каламбуры и кляузы!

Один из членов бюро, Александр Нестерович Петров, возразил:

— Зря, Иван Васильевич, нападаете на газетчиков. В нашей торговой сети безобразий не оберешься! Правду написали они.

Прорехов не терпел, когда «препятствовали его ндраву». Кинув короткий, но выразительный взгляд в сторону несогласного члена бюро, он отрезал:

— Вы мне не разжижайте повестку дня! Мы тут обсуждаем работу редакции, а не работу райторготдела. Предлагаю объявить редактору выговор. Кто «за»?

Три члена бюро подняли руки…

Следующий номер газеты «Путь колхозника» подписал за ответственного редактора второй секретарь парткома М. А. Верхотурин.

В центре первой полосы крупным шрифтом было напечатано:

«…Бюро парткома обсудило фельетон „Дневник ретивого снабженца“ и признало его целиком и полностью не соответствующим действительности. Критиканы строго наказаны».

…Мы не знаем, какое очередное знаменательное событие произойдет в Нижнедедовске. Быть может, И. В. Прорехов официально объявит, что критика во вверенном ему районе является монопольным правом секретаря. Только вряд ли Прорехову удастся убедить в этом кого-нибудь, кроме любезной тещи Марьи Семеновны.

По крайней мере таково мнение деда Матвея, который свидетельствует нашим читателям свое почтение.

Драма у семафора

Вольготно жилось сатирикам минувшего столетия. Вокруг них кишмя кишели чичиковы и Хлестаковы, помпадуры и помпадурши, хамелеоны и пришибеевы…

А каково нам, фельетонистам шестидесятых годов двадцатого века?.. Не тот пошел отрицательный герой. Измельчал! Поредел!..

Роемся в редакционной почте. Один молча распечатывает конверты, другой вслух читает письма. Через каждую сотню, чтоб не охрипнуть, меняемся ролями. Уж полночь близится. Осилили тысячу двенадцать.

— Боже ж ты мой! — в один голос восклицаем цитатой из Гоголя. — Какой кладезь фактов, мыслей, образов! Садись и пиши очерк, слагай оду, сочиняй симфонию! А нашему брату фельетонисту требуется совсем иное.

Без особой надежды на успех вскрываем очередной, тысяча тринадцатый конверт. И вдруг нас охватывает тревога. Каждая строка письма взывает о помощи:

— SOS! Спасите наши души! SOS! Наши координаты: платформа Прорва, Московской железной дороги, поселок Бурьяновский, микрорайон № 75.

Под сигналом бедствия тридцать девять подписей. Строим догадки. Выдвигаем версии одну страшнее другой.

— Автобус застрял на переезде, и на него вот-вот из-за поворота вихрем налетит курьерский поезд. Автобус сорокаместный, без кондуктора. Отсюда тридцать девять подписей.

— А может статься и такое. Лопнуло центральное отопление. В доме потоп. Люди тонут. Видишь, расписывались наспех.

— Но вероятнее всего, стряслось нечто фантастическое, что ни в какую версию не укладывается!

Едва забрезжил рассвет, как мы уже были в пути. За ветровыми стеклами «Волги», словно кадры фильма, мелькают станции и полустанки… Наконец Прорва. Вскакиваем на платформу. Человек в шинели железнодорожника соскабливает снег.

— Где тут произошло крушение? — спрашиваем, не переводя дыхания.

Железнодорожник от удивления уронил лопату и, заикаясь, переспросил:

— К-к-какое крушение?

— А разве курьерский не сшибал автобуса?

— Типун вам на язык! — зло проворчал железнодорожник и сплюнул через левое плечо. — С тридцатых годов без таких происшествий работаем.

— Молодцы! Так держать! — воскликнули мы и пошли по следам второй версии.

Начали с крайнего дома. Заходим в подъезд. Квартира № 13. Нажимаем кнопку звонка. Открывается дверь. На пороге пожилая женщина с мокрой тряпкой в руках.

— Тонете, мамаша? — интересуемся.

— Господь с вами, мило́чки! Полы собиралась протереть… Да чего ж вы стоите на лестнице? Проходите в комнаты.

— Благодарствуем, мамаша. Нам недосуг… Батарейки у вас случайно не лопались?

— А отчего бы им лопаться? Дом-то новый, с иголочки, можно сказать.

Пожелав гостеприимной хозяйке долгих лет жизни, мы вышли на улицу и решили прочесать поселок в шахматном порядке. Наш разговор с жильцами был предельно лаконичен:

— Центральное отопление действует?

— Действует.

— Не заливало?

— Нас нет!.. Да неужто у кого треснули трубы?

— Вот он, сигнал… Тонут люди, а где — никак не найдем!

Признаков потопа в поселке не оказалось. Рухнула и вторая наша версия. Значит, мы были правы: произошло что-то невероятное. Но что и в каком пункте микрорайона?! Стоим на перекрестке, гадаем. Неподалеку высится массивное серое здание. У входа вывеска — «Бурьяновская станция аэровентиляции».