Узбекские повести - [138]

— Ну, так чего же вы молчите, одноклассник, — язвительно кольнула Малика. — Расскажите и мне, как вам дорог Маханкуль, как его надо охранять. Как зеницу ока, не правда ли? Расскажите, как плохие люди хотят уничтожить этот дар природы.

Все понятно, облегченно вздохнул Камал, значит, письмо дошло до секретаря обкома и, может быть, вернулось с пометкой «разобраться», «доложить», «обосновать»…

— Расскажите, как вы жаловались на самоуправство колхозного правления, на меня…

— Я не жаловался на вас, — Камал спокойно покачал головой.

— Неужели?

— Вы очень раздражительны, апа, с вами трудно разговаривать.

— Может, мне уйти из председателей? — Малика серьезно взглянула в глаза растерявшегося Камала. Она, конечно, заранее заготовила этот неожиданный вопрос.

— Не знаю. Я вам не советчик.

— Не хотите сказать правду. Вам бы лишь критиковать. Это не так, это не то.

Камал сломил веточку тамариска, повертел в пальцах, любуясь пушистым одеянием. Все ей в тягость, нервы у нее натянуты. Доведет себя. Он отбросил сломанную веточку и посмотрел на Малику.

— Напрасно вы обижаетесь на меня, — спокойно сказал Камал, будто и не слышал ее жестких упреков, — я изложил свои соображения о судьбе Маханкуля. Я ведь имею право на это? Если он одобрит…

— А если не одобрит? — живо перебила его Малика. — Если не одобрит? Вы подумали и об этом? Вам не сносить головы.

— Будет очень жаль, если не поймет, — Камал беспечно хмыкнул, — но если и ему не понравится, моя уверенность от этого не уменьшится.

— Удивляюсь, глядя на вас. Что это вам даст? — Малика пожала плечами. — По-моему, ничего, а вот рискуете вы буквально всем. И, как мне кажется, напрасно.

— Без куска хлеба не останусь. Люди, которые умеют работать, везде нужны.

— Что вы этим хотите сказать?

— Ничего, кроме того, что сказал.

Камал подтолкнул ногой шар перекати-поля. Колючка ожила, казалось, она ждала этого толчка, легко и охотно покатилась, оставляя на гладком зализанном ветром песке едва приметный след.

— Не надо забывать об одном, Камал, — Малика внимательно взглянула Камалу в глаза, чтобы слова ее звучали убедительнее, — освоение Маханкуля — это наша общая инициатива.

Вот оно, вот в чем дело, догадался наконец Камал, дело идет к развязке и ловкая председательша подготавливает кандидатов на роль козла отпущения.

— Помнится, и в области, и в республике, да и у нас в колхозе идея Маханкуля была известна как лично ваша, апа. И аплодировали за нее именно вам.

— Ну, сейчас это уже не важно. Инициативу, как вы помните, поддержал и одобрил райком. Было решение правления. Теперь средства затрачены и если мы откажемся от своих слов, руководствуясь вашими доводами, знаете, что получится… Над нами будет смеяться целая республика!

— И чтобы над нами не смеялась «целая» республика, мы упрямо будем продолжать портить землю. Так вас надо понимать? А где же элементарная человеческая совесть?

— Какой вы все-таки колючий! — Малика усмехнулась. — В будущем здесь так или иначе предусматривается освоить тысячи гектаров.

— Освоить, а не погубить! — резко перебил ее Камал.

— Вы думаете, все это будет орошаться подпочвенной водой?

Малика явно уходила от разговора. Ее не интересовала истина, важней было другое, чтобы за ней осталось последнее слово, чтобы все было так, как она сказала.

Камал замолчал. Бесполезно что-либо доказывать, когда тебя не хотят слушать.

— В перспективном плане освоения Маханкуля, — снова начала Малика, — предусматривается протянуть сюда канал. Мы возведем самые современные поселки, в безжизненной пустыне зацветут сады! Неужели вы против этого…

— Опять красивые слова. Меня трудно переубедить, апа. Не трудитесь. Я предпочитаю заниматься делом.

— Ну что ж, пеняйте на себя.

Малика резко повернулась и торопливо пошла назад, но однако ноги увязали в песке и ее бесило, что она не может идти так быстро, как хотелось бы, быстро и гордо, как она привыкла ходить. Ее решительная походка на песке выглядела немножко смешно. У полевого стана она вышла на дорогу и зашагала легче. Малика быстро попрощалась с людьми, ожидавшими ее у машины, хлопнула дверцей, и голубая «Волга» уехала, подняв длинный шлейф легкой пыли.

Камал загляделся вслед уехавшей машине и не слышал, как к нему подошел юродивый. Старик дернул его за рукав:

— Дай монетку.

Камал порылся в карманах, нашел две двадцатикопеечные монеты и положил деньги на сухую, жесткую ладонь старика.

— Ты куда?

— Ухожу, — сказал старик, махнув рукой на восток. — Здесь тоже живут дивы. На деньги куплю сладкие лепешки. Ха-ха-ха!

Сумасшедший зажал деньги в руке и пошел к дороге. Легкий ветер раздувал его белый яктак, придавая фигуре старика какую-то сказочную призрачность. Он и шел странно, взмахивая руками, как будто вот-вот его подпрыгивающий шаг сменится легким полетом. Камалу даже показалось, что происходящее — кусочек какой-то новой, еще не рассказанной сказки, что старик ненадолго материализовался здесь, в пустыне, чтобы вручить ему, Камалу, пожелтевшую, но тем не менее сохраняющую свою волшебную силу коробочку хлопка. Вполне можно было поверить, что этот медленно удаляющийся человек не бродячий юродивый, а добрый волшебник, помогающий людям вершить добро. Ведь вот же оказывается он рядом именно в те моменты, когда у Камала в душе смута, борения, появляется, чтобы произнести какие-то незначительные, но полные скрытого от здорового ума смысла слова, зажечь перед Камалом огонек надежды. Ведь что-нибудь да значит, что старик появился в Маханкуле в такой ураган ни раньше, ни позже?