Узбекские повести - [121]

Тетя Махира наклонилась к дочери и тронула ее за руку.

— Аллах обидел несчастного, не дал ему утешеньица… — Тетя Махира не хотела говорить о главном, но не могла не шепнуть дочери, не могла от нее скрыть. Очень уж важное дело, пусть сразу все узнает. — Был женат, разошелся. Что же жить, если детей не получается.

Малика вздрогнула и оторвалась от своих мечтаний, при трезвом взгляде все оказалось значительно прозаичнее. А она уже чуть ли не побежала звонить директору школы, уже на свидание собралась. Смешно. Желание увидеть Кудрата пропало. Что уж, так ей тяжело без мужа? Что в нем, в этом учителе? Улыбка приятная запомнилась? А он с этой улыбкой уже бросил одну женщину, не ужился, так же с улыбкой и другую бросит. Нет уж, лучше пусть поживет один.

— Что скажешь, дочка? — тетя Махира робко взглянула на дочь. — Через день-другой придут за ответом.

Малика ничего не ответила матери, оперлась на хантахту и встала. Чувствуя себя разбитой и утомленной, медленно вышла из дому. Ей хотелось остаться одной, чтобы не видеть огорченную мать, чтобы не отвечать на ее вопросы, на которые она не могла найти ответа, хотелось уйти в дальний любимый угол двора, чтобы там выплакаться, почувствовать живительную жалость к себе. Но и слез почему-то не было. Она уже давно забыла свои девичьи слезы, давно ей не случалось поплакать всласть, как плачут в счастливом, счастливом детстве.

Не впервые ее сватают, одни предлагают ей идти в мачехи к чужим осиротевшим без матери детям, другие хотят заменить ею сварливую или больную бездетную жену… А ведь она по-прежнему ждет настоящей любви. Неужели она недостойна простого человеческого счастья? А может быть, она сама что-то неправильно делает, не так поступает в жизни и потому счастье обходит ее стороной?

Малика прислонилась к деревянной стойке айвана и стала смотреть в непроглядное черное небо, на котором не видно было ни одной звезды. Наверное, опять начнется дождь, вечерний воздух напоен сыростью. Льет и льет. Сейчас бы перерыв, десяток теплых дней — и все было бы в порядке, взойдет хлопок… Если еще будет лить — все сгниет, придется все пересевать. Пропадет вся посевная. Еще день-два дождливых, и все пропало. Навалится сразу две заботы — пересев и шелковица, не хватит людей на заготовку листьев тутовника. Малика усмехнулась своим волнениям по поводу сватовства учителя. Вот погода постояла бы дней десять, ну, пусть не десять, пусть неделю, но жаркая, чтобы семена хлопка прогрелись в насыщенной влагой почве и дружно пошли бы в рост. Малика заметила, что одновременно, параллельно в ней живут и сплетаются две боли, две заботы, ее председательская тревога за хлопок, за урожай и страх за свою собственную судьбу, за уходящую молодость. Может, имей она семью, все было бы совсем по-другому.

В окне погас свет. Вот и опять она будет слышать, как ворочается на постели мать, встает, ложится, походив по дому, что-то шепчет про себя, наверное, молится аллаху, чтобы он вместо ордена и славы передового председателя ниспослал дочери немножко простого женского счастья. Странно, ведь мать совершенно уверена, что Малика во всем несчастна и обездолена. Мать не представляет себе, сколько радости дает эта тяжелая, ежедневно забирающая все силы без остатка, работа. Наверное, матери этого не понять. Может быть, дочь и мечтала жить именно так? Неужели без мужа женщина обречена остаться несчастной всю жизнь? Не может быть. Даже если это крайность, то вот другая крайность — Нигора, знает ли она, что такое счастье? Ведь она не выбирала, а взяла то, что ей дала жизнь. Малика не смогла представить себе Нигору председателем: в конторе, на правлении, в районе, в области… Как совместить, объединить эти полюса?

В темноте по деревьям пробежал ветер, раскачивая ветви. Запахло грозой. Листья дружно зашумели. Вдалеке, осветив тяжелое, в плотных облаках небо, блеснула молния. Яркий разряд, похожий на разветвленный корень дерева, ослепил глаза и погас. Через минуту долетел, раскатился над кишлаком оглушительный гром. Темнота сгустилась, ветер донес холодное дыхание приближающегося ливня. В водосточной трубе зашуршала и потекла вода. Малика озябла и сжалась, но в дом не пошла. В шуме дождя было что-то успокаивающее. В душе поднималась тихая светлая печаль, как будто уставшая от дневных забот душа раскрывалась и отдыхала. Странно устроен человек, редки минуты ясности, душевного покоя. Иногда, как это случилось у Малики теперь, они наступают после потрясений, когда приходит успокоение, смешанное с горечью пережитого. О, эти минуты целительного одиночества, которое освобождает от недобрых дум, злобы, зависти, раздражения, даже кровь в жилах течет спокойнее, видишь дальше и глубже, а тишина и звуки природы достигают, кажется, самого сердца, пробуждаются милые воспоминания, оживают забытые мечты, и человек кажется себе, да и на самом деле становится лучше и добрее.

Конечно, давно уже могла бы быть своя семья, ведь к ней много сватались. Малика всем отказывала. Ждала единственного, который просто признается в любви. Полюбит и скажет ей об этом. Напрасно ждала. Но ведь могла бы и сама кого-нибудь полюбить, ведь доведись ей — она полюбила бы навсегда, на всю жизнь. Часто она издалека следила за Камалом, и теперь можно признаться в этом, ждала, что в один прекрасный день он придет к ней со словами любви, признания. Но… чуда не произошло. Может, надо было самой сделать какие-то шаги навстречу любви, не ждать чуда… Нет, недаром терялась Малика в размышлениях о своей судьбе, видимо, она не понимала еще, что счастье — не вещица, упакованная в целлофан, не лежит на прилавке, ожидая покупателя. Чтобы помочь счастью, человек должен познать бессонные ночи и горечь разлуки, должен бороться и переживать, любовь не придет неслышным шагом, она должна ворваться в сердце, как вихрь, как смерч… Нет, не мечтай о любви, если твой взгляд не воспламеняет юношу, если ты своим призывом не в силах превратить его в Меджнуна безумного. А чтобы зажечь другого — ты должна гореть сама. Возможно, пойми Малика эту истину, не прошла бы в душевной слепоте мимо своего счастья.