Увязнуть в паутине - [8]

— Ты лучше расскажи, как пошло вчера.

Кузнецов поправил расположение своего угловатого тела на неудобном стульчике и сложил руки, словно собираясь молиться.

— Я практически уверен, — начал он говорить серьезно и благоговейно, — что убил камердинер.

Шацкий уложил столовые приборы на краю тарелки и тяжело вздохнул. Контакты с полицейскими иногда напоминали ему работу преподавателя, в классе которого все ученики страдают СДВГ.[25] Нужно было обладать огромным терпением и самоконтролем.

— Ну а какая-нибудь соль из всего этого будет? — холодно спросил он.

Кузнецов недоверчиво покачал головой.

— Ужасный ты чинуша, Теодор. Сам почитаешь, что они конкретно сказали. Никто никого не знает, никто ничего не знает, никто ничего не видел. Всем ужасно неприятно, все ужасно потрясены. Покойника узнали неделю назад, только Рудский, психотерапевт, знал его дольше, где-то с год. Все отметили, что покойный был печальным, замкнутым в себе, в депрессии. И все говорили настолько убедительно, что я на какое-то мгновение чуть было не подумал, а не покончил ли он сам с собой.

— Ты шутишь. Вбивая себе вертел в глаз?

Шацкий вытер губы салфеткой. А омлет был очень даже ничего.

— Вот именно, что маловероятно. Но, раз люди в состоянии стрельнуть себе в голову или же откусить и проглотить собственный язык, то ты сам понимаешь. На всякий случай, расспроси патологоанатома. Кстати, о языке. Я тут недавно слышал историю про одну женщину-логопеда, у которой был настолько натренированный язык, что во время занятий она им удавилась. Неплохо, а?

— Ну а твои впечатления? — спросил Шацкий, не комментируя анекдот.

Кузнецов причмокнул и задумался. Шацкий терпеливо ждал. Он знал, что мало имеется столь понятливых и наблюдательных людей, как этот слишком крупный и добродушный мусор с русской фамилией.

— Сам увидишь, — ответил тот в конце концов. — Все производили весьма хорошее впечатление. Никто низ них не был ни сверхъестественно возбужден или шокирован, никто не был неестественно хладнокровен. А ведь убийцу можно узнать именно по этому. Либо притворяется холодным как камень, либо сходит с ума от отчаяния. Любое отступление от нормы подозрительно, а они все нормальные. Более-менее.

— Или же, кто-то из них знает, как следует себя вести, — предложил Шацкий.

— Да, психотерапевт, я и сам об этом думал. Кроме того, он дольше всех знал покойного, вполне возможно, у него имелся мотив. Я даже был готов задержать его на все сорок восемь, если бы тот в чем-то себя выдал. Только — ничего подобного. Немножко надменный и нагловатый, как они все, психи долбаные. Но я не чувствовал, чтобы он врал.

То есть, а нихрена у нас нет, подумал Шацкий и жестом руки удержал официантку, которая вместе с пустой тарелкой хотела забрать булки и масло. Это же сколько стоит, так что слопает все, до последней крошки.

— А может, это и правда несчастный случай в ходе работы какого-то вора, — сказал он.

— Может, согласился с ним Кузнецов. — Все это образованные, умные люди. Ты веришь, будто бы кто-то из них решился на убийство в столь театральном месте? Не нужно читать детективы, чтобы знать, что мы станем вынюхивать при них до последнего. Никто в своем уме не убивает столь дурацким способом. Смысла нет.

Кузнецов был прав. Предполагалась любопытная игра, но похоже на то, что они ищут воришку, который совершенно случайно вступил в мокрое дело. То есть, действовать следует по правилам, подумал Шацкий, составляя про себя перечень необходимых мероприятий.

— Помести в прессе, что мы ищем людей, которые крутились в этом месте ночью и могли что-то видеть. Расспросите всех сторожей, охранников, священников, кто там мог быть на работе в выходные. Узнайте, кто там самый главный, с кем Рудский договаривался об аренде, чтобы я мог с ним переговорить. Вообще-то я и сам собирался поехать туда среди недели и все тщательно осмотреть.

Кузнецов кивнул; все распоряжения прокурора были для него очевидны.

— Только, когда освободишься, выпиши мне бумагу, чтобы у меня было официальное основание.

— Конечно. Но есть еже одна просьба, неофициальная.

— Ну.

Проследи несколько дней за Рудским. У меня нет абсолютно ничего, чтобы выдвинуть обвинение, но пока что он наиболее подозрителен. Боюсь, что он смоется, и дело можно будет прикрывать.

— Как это: прикрывать. Ты не веришь, что энергичная польская полиция его найдет?

— Ой, только не смеши мен. В этой стране достаточно не проживать по адресу прописки, чтобы исчезнуть навеки.

Кузнецов расхохотался.

— Мало того, что чинуша, так еще и циник, — сказал он, собираясь уже уходить. — Передавай от меня привет своей супер-красивой и супер-сексуальной жене.

Шацкий повел бровью. Он не был уверен, говорит ли Кузнецов о той самой женщине, которая шастала по его дому, каждый день страдая от все новых болей.

2

По дороге в собственный кабинет Шацкий забрал из канцелярии папку дела. Порядковый номер 803/05. Невероятно. Выходит, очень скоро у них будет тысяча зарегистрированных следственных ведений, и прошлогодний рекорд будет запросто побит. Похоже на то, что небольшая по площади поверхность варшавского центра — это самое темное пятно на криминальной карте Польши. Правда, большая часть из проводимых следствий касалась хозяйственных, бухгалтерских и финансовых мошенничеств, которыми занимался особый отдел — в результате того, что юридические адреса чуть ли не восьмидесяти процентов всех фирм в Польше располагались между площадью Любельской Унии и Банковской площадью — но хватало и обычных уголовных дел. Почти два десятка прокуроров в «первом СО», то есть первом следственном отделе прокуратуры занималось грабежами, разбоем, случаями насилия и избиения. А частенько — и делами, которыми, в теории, должны были заниматься отделы по борьбе с организованной преступностью из окружной прокуратуры. На практике же, звезды из ОП выбирали для себя наиболее интересные случаи, а «обычные стрелялки» оставляли в районе. Результат был такой, что прокурор из ОП в окружной прокуратуре имел на руках пять-шесть дел, а районный прокурор — несколько десятков. А на самом деле — несколько сотен, если собрать следствия текущие, отложенные в шкафы, те, в которых необходимо обнаружить какого-нибудь свидетеля; те, что ожидают рассмотрения в суде, откладываемые и отсрочиваемые надцать раз. Шацкий, у которого и так была комфортная ситуация для районной прокуратуры, поскольку он занимался исключительно убийствами, на прошлой неделе пересчитать, сколько висит на нем дел. Вышло сто одиннадцать. Вместе с убийством Теляка — сто двенадцать. Сто одиннадцать, если сегодня вынесут надлежащий приговор по делу Пещоха. Сто тринадцать — если судья решит возвратить дело в прокуратуру на доследование. Хотя не должен был, все было идеально приготовлено, а Шайнерт был, по мнению Шацкого, самым лучшим судьей во всем варшавском округе.