Увязнуть в паутине - [34]

— В Нангиджали? — спросил прокурор.

— Сказочная страна, в которую уходят после смерти. Это из книжки Астрид Линдгрен.[54] Если не знаете, купите и прочтите дочке. Очень красивая сказка. Хотя лично мне она не сильно по сердцу.

— Как все это перенес ваш муж?

Женщина холодно глянула на Шацкого.

— Я понимаю, что сейчас меня допрашивают в качестве свидетеля по делу убийства, но я была бы пану благодарна, если бы пан ограничил количество глупых вопросов, — прошипела она. — Естественно, что перенес он это крайне плохо. И он чуть не умер, на две недели попал в больницу. А пан, что бы сделал пан? Забрал супругу в отпуск?

Она вытащила сигарету и закурила. Шацкий подвинул ей чашку, чтобы женщине было куда стряхивать пепел и благодарил провидение за то, что оно выслало его коллегу по комнате на бюллетень. Вопрос, и правда, был дурацким, но, по крайней мере, что-то начало происходить.

— Он чувствовал себя виноватым? — спросил он.

— Естественно, — пожала плечами женщина. — Я тоже чувствовала себя виноватой. И все время чувствую. Каждый день я думаю о том, сколько же всего мы должны были сделать плохо, что до этого дошло. И неоднократно я думаю об этом же в течение целого дня.

— Вы обвиняли мужа в смерти дочери?

— И что это за вопрос?

— Вопрос простой. В письме девочка написала, что в особенности любит отца. Быть может, их отношения были более близкими, быть может, именно в них вы доискивались причин самоубийства?

Супруга Теляка затушила сигарету, прикрыла веки и сделала глубокий вдох. Когда она вновь поглядела на Шацкого, тот чуть не откинулся на стуле, лишь бы избежать этого взгляда.

— Прошу прощения за выражения, только что пан, черт подери, инсинуирует? Что вы там выдумываете в этой своей задолбанной, чиновничьей, недостаточно оплачиваемой башке, когда говорите «более близкие отношения»? И я прошу пана, чтобы пан слово в слово запротоколировал то, что мы сейчас говорим. В противном случае, я не подпишусь даже на той странице, где находятся мои личные данные.

— Охотно, вместо того, чтобы отклониться, Шацкий еще сильнее наклонился над столом, не спуская взгляда с глаз собеседницы, холодных, словно Балтийское море в июне. — Но вначале прошу ответить на вопрос, а не оскорблять меня ругательствами.

— Мой покойный муж и моя покойная дочь прекрасно понимали друг друга. Лучше, чем кто-либо иной в этой семье. Иногда я ревновала, чувствуя себя исключенной из их общения. Ведь это было просто неестественно, они буквально могли читать мысли один другого. Когда они вместе выезжали походить под парусами, присылали разве что открытку. Когда же я выезжала с детьми на отдых, Кася каждый день требовала звонить папе. Знаете, как оно бывает. Вечно говорят, будто бы всех детей любят одинаково, да и дети тоже повторяют, что любят родителей точно так же. Но это неправда. В нашей семье Кася больше всего любила Хенрика, а Хенрик — Касю. И когда она покончила с собой, половина Хенрика умерла. Убийца не столько убил его, сколько добил. Когда уже пан его каким-то чудом поймает, то может выступить перед судом о снижении наказания, ведь он убил не человека, а наполовину покойника.

Последнее выражение она произнесла таким тоном, что у Щацкого по спине пробежали мурашки. Ему не хотелось продолжать эту беседу, но сделать этого не мог.

— Понимаю, — вежливо произнес он. — А теперь прошу ответить на такой вопрос…

— На какой?

— Обвиняли ли вы своего мужа в смерти дочери?

Та закурила очередную сигарету.

— Никто не был ей так близок, как он. Никто ее так не знал и не понимал. Как случилось, что он не смог это предупредить? Я часто задумывалась над этим, глядя, как он стоит на коленях возле ее могилы. Я ответила на ваш вопрос?

— Скажем, так, — милостиво согласился Шацкий и кратко рассказал о ходе психотерапии на Лазенковской. Когла он закончил, лицо женщины походило на посмертную маску. На нем не было заметно каких-либо эмоций.

— Мы не были идеальной и счастливой парой. И частенько я не имела бы ничего против, если бы Хенрик нашел бы себе кого-нибудь, а меня оставил. Но то, о чем пан рассказывает… нет, никогда я еще не слышала столь чудовищной чуши. Что дочка покончила с собой, а сын смертельно болен только потому, что Хенрик не был на похоронах своих родителей? Вы хоть сами себя слышите? Будто бы я все это знаю и желаю его смерти? И что происходит? Участвующая в терапии женщина настолько сильно чувствует себя мной, что берет это ваше «острое орудие» — или же кухонный вертел, о чем должна была узнать из прессы — и вонзает ему в голову? Что ваше начальство знает об этих ваших идейках?

Она вновь закурила. Шацкий тоже вытащил сигарету. Первую за этот день.

— Прошу меня понять. Убийство — это не кража приемника из автомобиля. Мы обязаны тщательно изучить каждый след.

— Если бы вы точно так же занимались кражами радио, возможно, их было бы меньше.

Шацкий — про себя — признал ее правоту. Еще он посчитал, что нет смысла тянуть дальше тему терапии. Может быть потом, когда уже будет знать побольше… Он еще раз осторожно выспросил ее про потенциальных врагов, но женщина отрицала, что Теляк каких-либо таких имел.