Утро седьмого дня - [28]

Свидетельница. Да, это моя дочь Вера.

Председатель. Вы имеете что-нибудь сообщить суду по этому делу?

Свидетельница. Нет, не имею. (Утыкается в платок. Слышатся подавленные рыдания.)

Председатель. Вы можете идти. Пригласите свидетеля майора Курнеева. Свидетель, вы присутствовали при покушении. Расскажите суду, как это было.

Свидетель Курнеев. В тот день я как офицер для поручений при его высокопревосходительстве должен был сопроводить просителей в приёмную его высокопревосходительства и расставить там в должном порядке. Подсудимая Засулич была введена мною в числе прочих и поставлена первою. Она подавала прошение о выдаче свидетельства для поступления в домашние учительницы. Когда вошёл его высокопревосходительство господин градоначальник, он принял от неё прошение и повернулся к следующей просительнице. Когда начал говорить с этой, следующей, я сделал подсудимой знак глазами, чтобы она вышла. Когда я сделал знак, чтобы она вышла, она сделала движение, как будто хотела выходить, и в этот момент последовал выстрел.

Председатель. В каком расстоянии она стояла?

Курнеев. В полшаге.

Общий шум. Слышны голоса.

Голоса. Какой ужас! — Вот они, ваши тургеневские девушки! — Она сумасшедшая! — Шарлотта Корде! Немезида! Ура! — А славная бабёнка. Не правда ли, полковник?

Председатель. Тише! Слово предоставляется защитнику.

Защитник, присяжный поверенный Александров (говорит сначала спокойно, затем с нарастающей аффектацией). Господа присяжные заседатели! Я выслушал речь прокурора и со многим из того, что сказано им, совершенно согласен. Кто станет отрицать, что самоуправное убийство есть преступление? Но… С чувством глубокого, непримиримого оскорбления за нравственное достоинство человека отнеслась Засулич к известию о позорном наказании Боголюбова. Что был для неё Боголюбов? Он не был для неё родственником, другом, он не был её знакомым, она никогда не видела и не знала его. Но разве для того, чтобы возмутиться видом нравственно раздавленного человека, чтобы прийти в негодование от позорного глумления над беззащитным, нужно быть сестрой, женой, любовницей? (Аплодисменты, громкие крики: браво!)

Председатель (звонит в колокольчик). Суд не театр, одобрение или неодобрение здесь воспрещается. Если это повторится вновь, я вынужден буду очистить залу.

Защитник (с аффектацией). И вдруг внезапная мысль, как молния сверкнувшая в уме Засулич: «А я сама! Затихло, замолкло всё о Боголюбове, нужен крик, в моей груди достанет воздуха издать этот крик, я издам его и заставлю его услышать!» (Тишина устанавливается в зале.) Решимость была ответом на эту мысль в ту же минуту… (Достаёт большой клетчатый носовой платок.) Вынув из кармана револьвер, она направила его так, как пришлось: не выбирая, не рассчитывая… (Подносит платок к лицу.) Она знала и понимала, что она несёт в жертву всё — свою свободу, остатки своей разбитой жизни, всё то немногое, что дала ей на долю мачеха-судьба… (Утирает платком глаза и на мгновение умолкает, поникнув головой.) Да, она может выйти отсюда осуждённой! Но она не выйдет опозоренной! И остаётся только пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления! Порождающие подобных преступников!!! (Падает в изнеможении.)

Шум, крики.

Голоса. Браво! — Ура! — Молодец! — Позор! — Что вы делаете, сударь?!

Председатель. Слово предоставляется подсудимой.

Бледная женщина за загородкой. Признаю, что стреляла в генерала Трепова. Могла ли последовать от этого рана или смерть, для меня было безразлично.

Просим прощения за допущенные нами явные нарушения судебной процедуры. Мы ведь, в сущности, излагаем грубую канву происходившего, подобно тому, как, рассказывая сновидение, заменяем многомерное и многоцветное чудо плоскими и серыми словами.

Историю покушения Засулич на петербургского градоначальника генерал-адъютанта Фёдора Фёдоровича Трепова мы излагать не будем. И историю суда тоже. На эту тему подробнейшие воспоминания оставил сам председатель А. Ф. Кони[26]. Да и мы, автор данной книжицы, писали об этом в сборнике рассуждений про самоубийство Российской империи[27]. Поясним только насчёт Боголюбова. Он, вообще-то, никакой не Алексей Боголюбов, а Емельянов Архип Петрович, сын священника из Области Войска Донского. Недоучившийся ветеринар. Занимался какой-то там пропагандой недозволенных идей — как это у них называлось, «ходил в народ». За участие в запрещённой манифестации задержан с документами на имя Боголюбова, посажен в тюрьму и приговорён к каторге. С Верой Засулич (тут адвокат прав) никогда не виделся и знаком не был. Во время пребывания в Доме предварительного заключения (в том самом, на месте которого Большой дом) был за мелкую провинность подвергнут телесному наказанию, то есть публичной порке. Кто приказал пороть? Трепов. Градоначальник — человек вспыльчивый, но отходчивый: сгоряча велел высечь, но потом пожалел и прислал потерпевшему чаю и сахару в камеру. Заключённые в тюрьме побунтовали по поводу розгосечения, но потихоньку успокоились. Казалось, инцидент исчерпан. Псевдобоголюбов отправился по этапу на каторгу, где в итоге сошёл с ума. Можно про всю эту гадкую историю забыть. Все бы так и сделали — забыли бы. Но тут является Вера Засулич и стреляет в Трепова.