Утро, полдень и вечер - [93]

То, что он сказал ей днем, была сущая правда. В ее присутствии он не поддастся страху, не совершит опрометчивых шагов. Но было бы несправедливым по отношению к ней, да и для него бесполезным, противопоставлять один страх другому.

Даже когда он мысленно говорил себе: «Я не должен был разрешать ей ехать со мной», он весь сиял от сознания того, что она с ним рядом.

Каждую минуту он помнил, что может прикоснуться к ней, если захочет, и чувствовал, как боль его утихает.

Фрэнк улыбнулся про себя и подумал, что хорошо, конечно, когда любишь жену, но не слишком ли он к ней привязался?

Может быть, виной тому был озон, которым пропитан воздух снежных вершин, а может, чувство облегчения, охватившее Фрэнка, но им вдруг овладело желание, которое могло показаться неуместным, но которое не только не смутило его, но даже позабавило. Фрэнк и Миньон не всегда хотели помнить о своем зрелом возрасте и подчинялись робкой страсти, охватывающей их порой.

Фрэнк спрашивал себя: не испытывает ли Миньон того же волнения, когда услышал ее испуганный возглас. Он открыл глаза. В тот же миг машину занесло в сторону, и она обо что-то сильно ударилась.

11. Луна в пустыне

Миньон ждала, что Фрэнк объяснит, что с ним произошло, когда он увидел Дойла. Он всегда радовался встречам с крепкими парнями из народа, выметающими двгиеву грязь невежества и предрассудков, которые вдалбливали им в головы пасторы и хозяева. Парни эти очищают один угол за другим, но так до самой смерти и не могут закончить работу с помощью такого несовершенного орудия, как метла. Обычно Фрэнк не упускал случая объяснить им, что теперь люди располагают более развитой техникой. А тут он, кажется, вежливо уклонился от разговора, а потом сбагрил парня Миньон, словно хотел сказать: «Напросилась ехать со мной — так помогай же!»

Миньон рассердилась.

Жаль, что все так обернулось. А ведь как чудесно началось их путешествие! Само собой, между ними установилось деловое, товарищеское взаимопонимание. Она чувствовала себя очень нужной, pratique[126] и очень похожей на американку. Такие отношения, очевидно, складывались между ними уже давно, хотя Миньон и не догадывалась об этом. Лишь сегодня днем, как раз перед приходом Джулиуса, они оба поняли, что больше не хотят разлучаться. Это открытие совершенно ошеломило ее. Она не сдержала слез и убежала в ванную. Почему так поздно произошла с ней эта перемена? Оглядываясь на свое прошлое, она подумала, что жизнь ее похожа на театральное представление, начавшееся с третьего акта. Ведь до этих пор она никогда не хотела стать американкой, а еще меньше — женой американца. Она всегда придерживалась классической французской традиции — grande amour[127], и виновато в этом ее воспитание. Французы так гордятся своей способностью логически мыслить, так кичатся своим интеллектом и своим умением употреблять мудрые афоризмы, так чопорны и самодовольны, особенно когда речь идет об искусстве и любви, что никто не удивляется их нежеланию учиться у какой-либо другой нации, и менее всего у варваров, живущих по ту сторону океана и похваляющихся своей деловитостью.

Она пришла в ярость, когда поняла, как далека была от мужа все шестнадцать лет их совместной жизни. Подражая французскому beau monde[128], она рассматривала отношения между мужем и женой как что-то хрупкое, не совсем цивилизованное, хотя и не лишенное очарования, Этакое провинциальное naivete[129], над которым снисходительно посмеиваются, прикрываясь веером.

И тем не менее… ее жизнь с Фрэнком складывалась не так уж плохо. Даже совсем неплохо.

Но откуда тогда это ощущение утраты? Чего ей все-таки не хватает?

Хранительница французских традиций, она занималась сложным искусством любви как истинная женщина, с честью и с удовольствием выполняя свои обязанности. Чего же ей надо?

Можно сказать, ребенка. Но это было бы чересчур поверхностно и банально, хотя они оба давно мечтают о детях. Но не в этом дело, не хватает чего-то еще — может быть, удовлетворения, которым вознаграждается творческий труд… Или чего-то другого?

Миньон придерживалась золотой середины, стараясь быть скорее милой, чем страстной. Как физическое, так и духовное volupte[130] обновляло и восстанавливало силы Миньон в противоположность frisson[131], являющейся уделом слабых людей, которые находят наиболее острое наслаждение в самоуничижении. Миньон гордилась тем, что ее не постигла судьба французской jeune fille bourgoise[132], которую тайком приучают ценить превыше всего умение отдаваться без остатка любовному порыву. Миньон знала, что ни одна женщина не способна дать мужчине больше, чем она имеет; мужчина же в лучшем случае снисходительно примет это и, довольный собой, отправится на поиски новой девственницы.

Миньон презирала уловки искушенных женщин, рассчитанные на то, чтобы доставить мужчине максимум удовольствия, но чаще всего оскорбляющие I’homme moyen sensuel[133]

В первые годы супружества Фрэнк называл Миньон sage famine вместо femme sage, превратив ее таким образом из мудрой добродетельной женщины в повивальную бабку. С тех пор этот каламбур стал их семейной шуткой.