Утро, полдень и вечер - [94]

Однако она действительно не знала, в чем состоит ее мудрость. Неужели лишь во всех этих «нет», «никогда», «этого нельзя» и прочих запретах? В том, что она отрицает чувственную любовь и действует, лишь подчиняясь рассудку? Если так, то она действительно повивальная бабка, принявшая мертвый плод.

Вот о чем она думала сегодня днем, когда плакала в ванной. Она оплакивала свое прошлое. Однако теперь ей вдруг показалось, что для слез у нее были совсем другие причины. Непривычное чувство, которое ее охватило, могло быть вызвано не столько запоздалым пробуждением, сколько предвидением конца. Да, ее скорбь — это урок не утонченной молодежи, а людям, переступающим опасную черту зрелости. Ее вымученное решение совершить эту поездку вместе с мужем было продиктовано желанием максимально использовать то, что сохранилось…

Погруженная в эти горькие мысли, она резко повернула руль. Машину занесло. Боже, что она делает?

Миньон взглянула на Фрэнка. Лицо его стало мягче. Приступ cafard[134], наверное, прошел. Pauvre chou![135] Почему он не поделился с ней своими тревогами?

Подобное с ним случалось часто после того, как его избили, и Миньон все больше и больше возмущалась тем, что он вынужден жить в постоянном напряжении, все время рисковать и брать на себя ответственность, которую пора бы уже переложить на плечи молодых.

Дело было не в том, что Миньон считала его старым. Почтенным для нее был не возраст Фрэнка. Она гордилась его шрамами и заслугами, считала, что пора вознаградить его доблесть общим признанием.

Почему он не послал в Реату Джулиуса?

Когда они медленно пробирались по улицам Лос-Анжелоса, Миньон спросила его об этом. Фрэнк засмеялся: она идеалистка, хочет, чтобы не было классовой борьбы или чтобы он ушел на покой в самый разгар боев!

— Je Favoue![136] — воскликнула она. — Но ведь этой борьбе нет конца!

— Когда-нибудь будет, — твердо ответил он.

Миньон не стала спорить. Теперь уже поздно разубеждать его. И все же она отстаивала свое право надеяться, хотя и не позволяла надеждам руководить ее поступками. Желания человека выражают его потребности, а потребности есть движущая сила в экономике, политике, этике — во всех материальных и идеологических сферах социальной борьбы.

Вот почему Миньон придавала большое значение христианству, которое добилось многого, внушив людям, что все они братья. Конечно, это лишь первый шаг, но за ним непосредственно следовал второй: признание того, что полезным для каждого может быть лишь то, что полезно ближнему. Когда человек поймет это, он уже не сможет не посвятить себя перестройке мира.

Фрэнк же считал, что история человечества началась с появлением науки. Колдовство и религия лишь тормозили развитие. А идеалы донаучного периода носят характер предвидения.

Это различие в их взглядах существовало всегда. Оно было обусловлено протестантским воспитанием и юношеским увлечением Ингерсолом, однако научило их терпимости и взаимному уважению.

Миньон снова посмотрела на мужа потеплевшим, любящим взглядом и подумала, что складки у рта делают его похожим на сатира. Ей вдруг захотелось ощутить близость его крепкого волосатого тела, и она непроизвольно сняла ногу с акселератора. Надо придумать какой-нибудь предлог для остановки!

Но Миньон тут же испугалась своих мыслей. Фрэнк решит, что француженка всегда остается француженкой — только любовь на уме. Toujour l’amour[137]. Взял жену с собой в деловую поездку, и вот что получилось. Думал, что она доросла до новых отношений, а она опять за старое. Нет, она не serieuse[138] и не годится в подруги зрелому мужчине.

Миньон решительно нажала на педаль, и машина помчалась с прежней скоростью. Она не хотела, чтобы муж проснулся и, проверив, сколько они проехали, покачал головой, а потом сменил ее за рулем, как это было днем.

Она прибавила газ, доведя скорость до пятидесяти пяти миль. Машина шла ровно. Ничто больше не отвлекало ее внимания от черной полосы дороги. В отличие от мужа Миньон не находила ничего красивого в этом пустынном пейзаже. Несмотря на совершенство красок и линий, ландшафт этот представлялся ей мертвенным, как абстрактная живопись, которая ей была отвратительна всем, кроме техники.

Миньон показалось, что Фрэнк пошевелился. Она покосилась в его сторону и, когда снова перевела взгляд на дорогу, увидела перед собой большую собаку, бежавшую по правой стороне шоссе.

Она не торопилась нажать на педаль тормоза, поскольку собаки обычно умеют уберечься от машины. Однако, к ее удивлению, животное продолжало бежать, намереваясь пересечь дорогу. Собака, очевидно, была либо глупа, либо слепа. Но пока Миньон пришла к этому выводу, было уже поздно: столкновение оказалось неизбежным. Тогда она затормозила и резко свернула влево. Напрасно. Лишь когда бампер нанес животному удар и оно, несколько раз перевернувшись, скатилось в кювет, Миньон поняла, что это была не собака.

Миньон оказалась умелым водителем. Несмотря на желание спасти жизнь животному, она решилась своевременно отпустить тормоза, не дав, таким образом, машине сойти с шоссе и увязнуть в мягком грунте. Крепко ухватившись за руль, Миньон вывела машину на левую сторону дороги. Эта операция заняла всего несколько секунд, но Миньон эти секунды показались очень долгими.