Утро, полдень и вечер - [7]

Крыша на хижине Артуро, сооруженная из ломаных досок, была обшита распрямленными консервными банками. Оконного стекла в поселке всегда не хватало, поэтому окна частично забивались кусками картона, напоминавшими бельма на глазури, отражающей яркие закатные лучи.

На утоптанной глиняной площадке двора собрались соседи. Каждый из них выражал негодование по-своему. Некоторые старались успокоить Лупиту, которая плакала, сидя на куче рваных матрацев и одежды. Кругом валялась сломанная мебель. Лишь сам бог и Артуро знали, сколько раз ее чинили и перечинивали с помощью проволоки, шурупов и шинной резины.

Его дочь Каталина, одиннадцатилетняя девочка с маленькой грудью, выделявшейся на исхудавшем тельце, успокаивала двух мальчуганов, с трудом уместившихся в кресле-качалке. Домашняя утварь Артуро была покрыта тонким слоем пыли, от пыли же потускнела скрипка, на которой он, бывало, пиликал на танцах, свадьбах и похоронах.

Итак, выселение. Сначала Артуро был спокоен, еще не отдавая себе отчета в случившемся. Lastima![4] Такая, значит, судьба, что ж поделаешь? Но потом, окинув взглядом искаженное отчаянием лицо жены, не по летам серьезную и озабоченную Каталину и свою запыленную драгоценную скрипку, он спросил себя: неужели с ним стряслась эта страшная беда? Его бросило в жар.

Артуро был слишком сдержан, чтобы по любому поводу давать волю чувствам. Жизнь шахтера, с которой он смирился, постепенно убила мечту его юности стать профессиональным певцом. В детстве у Артуро был высокий, несколько сдавленный голос, которым он вторил отцу под аккомпанемент гитары. Их охотно приглашали на гуляния, даже в оторванные от мира горные селения графства Сан-Исидро и в более цивилизованные районы, расположенные вдоль железной дороги. По традиции этих мест лучшими певцами, такими, как отец Артуро, считались слепые. Артуро думал, что со временем и отца постигнет это несчастье и тогда он еще крепче привяжется к своему учителю. Но этого не случилось, отец скоропостижно умер. Оставшись один, Артуро бросился искать утешения в браке. Однако женившись на Лупите, он попал в беспросветную нужду, оказавшись перед необходимостью бороться с новыми невзгодами и кормить лишние рты. Он много работал, переходя с одного места на другое, отчего пальцы его огрубели. Музыкой удавалось заниматься только по праздникам. Он постоянно разъезжал в поисках работы, пока не осел наконец в предместьях Реаты. Здесь родилась Каталина, их четвертый ребенок, и первая, дожившая до шестимесячного возраста. Это создало у родителей иллюзию семейного благополучия. Разве не было у них теперь собственного дома? И мебели? И кошки, оберегающей их от крыс? И колодца, в котором лишь изредка высыхает вода?

Lastima! Все это оказалось обманом. Вот он, новенький блестящий замок, висит на двери. Как он сюда попал?

Еще в двадцатые годы, когда Артуро и другие шахтеры стали наводить справки насчет того, как приобрести скваттерские права на занятые ими в Ла Сьенегите земельные участки, в городской газете «Лариат» появилось объявление, гласящее, что некая земельная площадь (далее шло описание, мало понятное для неспециалиста) продана угольной компанией Реаты Жаку Махони, одному из выдающихся граждан города — сенатору штата и члену местного муниципалитета.

Сообщение это вызвало не больше волнения, чем камушек, брошенный в пруд. Лишь спустя много недель тихий, медлительный адвокат Йост, юрисконсульт угольной компании, один из немногих американцев, взявших на себя труд научиться испанскому, стал навещать обитателей Ла Сьенегиты, уведомляя их, что представляет интересы senador’a[5] Махони. Тихо, вкрадчиво, словно владелец похоронного бюро, договаривающийся об условиях захоронения усопшего, он объяснял, что они построили свои дома незаконно. Разумеется, слишком уж винить их за незнание законов не приходится, но все-таки лучше было бы советоваться в подобных случаях с адвокатом. Естественно, el senador не может позволить себе отказаться от прибыли с недвижимости, в которую он вложил много средств, ибо налоги-то приходится платить ему, а не кому-нибудь другому. Стало быть, следует кое о чем договориться.

Когда адвокат Йост вручил каждому из шахтеров какой-то хитроумный юридический документ, у них похолодело внутри. Документ назывался «контракт об аренде-продаже».

Однако тон, которым разговаривал Йост, действовал успокаивающе. Жак Махони печется будто бы об их же интересах, иначе зачем ему быть их delegado[6] в сенате штата? Он хочет добиться, чтобы его избиратели, которых он считает в некотором роде своими детьми, обрели законное право на земельные участки. Вот эта бумага и поможет будто бы осуществить такое право. Эта — и никакая другая.

Некоторые, испугавшись, сразу же подписали документ. Другие в силу природной недоверчивости или распространенного среди простонародья убеждения, будто всякая подпись, нацарапанная их неуверенной рукой, неизбежно вызывает несчастье, вежливо извинились в том, что могут показаться неблагодарными, и попросили дать им несколько дней на раздумье.

За этой вежливостью скрывался панический страх. Многие недели не утихали в Ла Сьенегите разговоры о бумагах адвоката Йоста. Все они одинаковы, эти бумаги: длинные, напечатанные крохотными буквами и внушающие необъяснимый ужас, который не дает понять суть дела.