Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов - [52]

Событием в театральной жизни Москвы явилась постановка «Отелло» с Остужевым в заглавной роли. Я видел в этой роли и темпераментного, порывистого Ваграма Папазяна. Старый Остужев – Отелло не молодился, он был импозантен и сдержан в движениях. Лейтмотивом его трактовки роли была не ревность, а обманутое человеческое достоинство, тем более что обман исходил, по его мнению, от тех, кого он больше всего любил и кому более других доверял, – от друга и от жены. Вместе с утратой веры в людей рушился весь духовный мир Отелло – вот в чем заключалась трагедия! Как благородно играл Остужев своего Отелло! Храбрый военачальник, мудрый политик, нежный супруг – всё видно было в нем, не хватало только молодости; казалось, что это не муж, а отец юной Дездемоны. Трагические нотки, пробивавшиеся сквозь внешне спокойную и величавую речь обманутого Отелло, вызывали у зрителя трепет и слезы. Голос Остужева по красоте мог сравниться только с голосом Качалова. Но в убийство им Дездемоны не верилось – не мог столь умный и умеющий владеть собой человек решиться на такое черное дело. Да не мог он и стать жертвой подлой интриги: кто-кто, а остужевский Отелло сразу бы ее разглядел. Папазяновский Отелло был глупее, но достоверней.

Вспоминая крупных актеров моей юности – Качалова, Леонидова, Остужева, Юрьева, Мордвинова, Черкасова, Вс. Аксенова и других, нахожу в них нечто общее: огромное внутреннее и внешнее благородство, не деланый, а нутряной аристократизм, маетерское умение владеть своим телом, лицом, а главное – голосом. Традиция явно шла еще от времен классицизма; затем, утраченная было благодаря провинциальным трагикам типа Несчастливце ва, к концу века она возродилась, утончилась и облагородилась, обогащенная высокой драматургией и резким подъемом театральной культуры того времени: после Толстого и Чехова нельзя было уже просто «рвать страсть в клочья». Лучшие актеры героико-трагического амплуа были высококультурными, всесторонне образованными людьми, стоявшими вровень с веком.

Нельзя не признать, что среди современных актеров немало людей ярких и высокоталантливых. Но традиция угасла, актер измельчал – измельчал даже внешне: куда делись статные фигуры, благородная осанка, владение голосом?

* * *

Говоря о московских театрах моей молодости, я ни словом не упомянул один весьма важный – театр Мейерхольда. Стыдом всей моей жизни москвича является тот факт, что я ни разу в нем не был! Сказывалось влияние семьи, где всякий модернизм и авангардизм отвергался. Слушая впечатления отца о «Лесе», виденном им у Мейерхольда, я не испытывал сомнений: постановщик просто издевался над зрителем. Ходить в его театр не хотелось из опасения уйти эстетически оскорбленным. Да что семья! В прессе уже в 1935 году появился термин «мейерхольдовщина». Недавно еще считавшийся самым революционным театром страны, театр Мейерхольда внезапно получил клеймо формалистического, полностью враждебного принципам социалистического реализма. МХАТ и театр Мейерхольда как бы обменялись полярными местами в шкале официальных оценок.

Став студентом, я наконец решил пойти к Мейерхольду, чтобы самому составить представление об этом театре. Купил билет на «Лес», но как раз в этот момент театр закрыли, и вместо спектакля я получил деньги за сданный билет. Опоздал.

Но, как ни странно, с Мейерхольдом лично меня связала тоненькая ниточка, в некотором отношении небезынтересная. У меня сохранилось письмо от него. Вот как обстояло дело.

Юношей мне вдруг пришла в голову довольно банальная мысль завести альбом с автографами известных людей искусства. Купил открытки с портретами, вложил их в конверты, приложил, чтобы не утруждались, конверт с моим адресом, а также, конечно записку с просьбой надписать на память прилагаемую фотографию и всё это послал по почте.

В.Э. Мейерхольд. Открытка 1935 г.

Ответили Качалов, Алексей Толстой (просто расписался), не ответил Москвин. Мейерхольд, автографом которого я тоже почему-то решил обзавестись, не отвечал очень долго, я уже и забыл, что писал ему.

И вдруг приходит конверт с адресом, написанным моей же рукой, в конверте – посланная мною открытка с надписью наискосок: «Юрию Федосюк с приветом. Вс. Мейерхольд. Москва 16/11.38». Тут же – записка на четвертушке бумаги с печатным штампом «Народный артист республики Вс. Э. Мейерхольд». Вот содержание записки:

«Простите, т. Ю. Федосюк, что просьбу Вашу подписать открытку (фото) исполнил с таким запозданием. Известите меня о получении этого письма (можно по телефону 5-87-31).

С приветом

Вс. Мейерхольд.

15/11.38».

Я, конечно, не известил – сознательно. Боялся вероятного его вопроса, что больше всего понравилось мне в его театре, какие спектакли я видел. Врать не хотелось, да и было бесплодно, говорить правду – стыдно: сразу разоблачил бы себя как мелкого, беспринципного тщеславца. Лучше всего было отмолчаться.

Записка В.Э. Мейерхольда

А молчанием своим я, бесспорно, нанес дополнительный булавочный укол в сердце гонимого режиссера. Письмо свое с открыткой я послал за несколько месяцев до получения ответа, когда театр еще существовал. Но вот 7 января 1938 года вышло постановление о закрытии театра, над которым давно уже нависли тучи; до того, 17 декабря 1937 года, в «Правде» появилась статья с многозначительным заголовком «Чужой театр». Можно себе представить состояние Мейерхольда, оставшегося не только без своего детища, но и вообще без работы. Только в мае 1938 года он был назначен режиссером Оперного театра имени Станиславского. Сидя без дела дома, недавний баловень судьбы и государства стал приводить в порядок свои дела, разбирать накопившиеся письма; тут ему и попалась на глаза моя просьба, написанная неустоявшимся полудетским почерком (почерк мой всегда года на три был моложе меня). Наверное, его тронуло то обстоятельство, что и в последние годы у его театра нашлись поклонники среди молодежи. Стало немного совестно, что так долго не доходили руки откликнуться на пустячную просьбу юного незнакомца. С другой стороны, режиссер явственно ощущал, что блокирован, возможно, какие-то его письма не доходили до адресатов. Отсюда не только автограф, но и записка с извинением и странной просьбой подтвердить получение письма.