Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов - [32]

…Летом 1979 года я работал в здании, расположенном около церкви Трех святителей в Малом Вузовском (ныне – Малый Трехсвятительский) переулке. Многолетняя реставрация этого архитектурного памятника наконец завершалась. За 50 лет до того церковь была закрыта, с нее были сорваны христианские атрибуты – огромные золоченые кресты. Не исключено, что при этой акции состоялось нечто вроде антирелигиозного митинга. Церковь была видна из окон школы, в которой я учился, но – не буду врать – снятия крестов я не лицезрел, а мог бы. Теперь же я собственными глазами наблюдал, как спокойно, без всякой шумихи, рабочие поднимали на уже восстановленные купола новые прекрасные золоченые кресты, изготовленные на государственный счет на одном из государственных заводов. Подняли кресты, закрепили – и церковь стала украшением окружающей местности. Всё стало на свои места – и в буквальном, и в переносном смысле. Сказать бы об этом одному из участников предполагаемого антирелигиозного митинга – не поверил бы, сказал бы, что это необоснованные надежды классового врага. Как в том хроникальном фильме, где путем обратного запуска пленки показывалось возвращение снятых колоколов на прежнее место.

Вот так меняются времена – к лучшему.

12 Уличные сценки

Уличная жизнь в Москве всегда была сутолочной, оживленной и шумной, особенно в центре. Но кое-какие сценки привлекали внимание и крепко запомнились.

…Внезапно обычные городские шумы заглушаются торжественными звуками духового оркестра. По центру медленно шествует похоронная процессия. Милиционер жезлом останавливает движение – замирают на месте – трамваи, извозчичьи пролетки, грузовики, телеги. Шестерка лошадей, украшенных султанами из перьев, запряженная цугом, катит белую колесницу с гробом под балдахином – катафалк. По сторонам катафалка торжественно шествуют мужчины в белых хламидах и в цилиндрах – факельщики. Один из них ведет под уздцы переднюю лошадь. Почему факельщики? Объясняли, что когда-то они несли вокруг гроба зажженные факелы. Позади – духовой оркестр, играющий скорбный марш. Сразу за катафалком – длинная траурная процессия. Весь длинный путь до кладбища надо проделать пешком – такова традиция. Разве только вдове и матери покойного разрешается ехать за гробом в нанятом извозчичьем экипаже. Вся процессия, включая экипаж, двигается со скоростью пешехода. Иногда гроб красный – стало быть, хоронят коммуниста. В этом случае оркестр играет не Шопена и не Бетховена, а старый революционный траурный марш, музыку и слова которого я хорошо помню:

Вы жертвою пали в борьбе роковой

Любви беззаветной к народу,

Вы отдали всё, что могли, за него,

За жизнь его, честь и свободу!

Под этот трогательный марш, рассказывали мне, хоронили еще при царе революционеров, погибших в ссылке, в тюрьме или на каторге, а если на свободе – то от пули жандарма или шашки казака. Нынешний покойник погиб уже не «в борьбе роковой», но, бесспорно, борьба значительно сократила его век, хоть это уже старик. Правда, стариками в то время считались люди 40—50-летнего возраста.

Позади гроба – друзья и соратники, беловолосые, седоусые мужчины во френчах, участники трех революций. Кое у кого на груди поблескивает редкий в то время орден Красного Знамени. Женщины в высоких ботинках, старомодных шляпках с траурной вуалькой – как много они видели и пережили!

Эти лица и фигуры глубоко врезались в мою детскую память – люди одного поколения, чем-то схожие между собой даже внешне, как-то и скроенные одинаково. Подчеркнутая пуританская скромность и выработавшаяся годами лишений мужественная сдержанность. Именно они делали революцию, не ожидая от нее для себя каких-либо благ и привилегий. Они и после победы революции с презрением относились ко всякого рода материальным льготам и внешним почестям. Ходили пешком или ездили в трамваях, когда можно было бы выхлопотать персональный автомобиль. Отрицали всякие дополнительные пайки и казенные дачи. Не пристраивали своих детей в вуз или на престижную работу. Принципиальные во всем до фанатизма.

Теперь размышляю: как сложилась дальнейшая судьба шедших за гробом? Удалось ли им также быть похороненными с почетом? Или в 1937–1938 годах они снова оказались в тюрьмах и лагерях? Мало ли за что! Быть может, когда-то проявили «колебания» и голосовали не так, как следовало, либо вздумали в давние еще годы в чем-то поперечить тогда еще скромному и демократичному «Кобе»[17], а он это запомнил; либо просто «пали жертвой» не «борьбы роковой», а примитивного доноса, написанного негодяем-карьеристом. И вот эти заслуженные люди превратились во «врагов народа», отверженных зэков, и трупы их были сброшены в смердящую яму, что позади лагерной уборной.

Как важно было тогда «умереть вовремя»! Не из-за почестей, конечно, а ради своего доброго имени, ради благополучия жены и родственников, будущего своих детей. Слыша названия площадь Ногина, улица Красина, улица Фрунзе и т. п.[18], кощунственно радуюсь, что эти люди умерли «вовремя», то есть в славе. Почти не сомневаюсь: проживи они подольше, судьба их сложилась бы трагично и, несмотря на все запоздалые реабилитации, их имена были бы полузабыты. Какая уж там площадь Ногина!