Утренняя звезда - [32]

Орлов расхохотался:

— Вот тебе, братец, и крещение боевое! Ну ничего, с турками труднее воевать… А бездомных ребятишек надобно переловить — и в Воспитательный!.. Поутру не забудь передать распоряжение полицмейстеру! Строго-настрого!

…Солдат выглянул из подворотни. Убедившись, что начальство скрылось из виду, он окликнул:

— Вася!

Мальчик вышел из-за выступа ветхой церквушки.

Разжав ладонь, в которой лежал золотой, солдат усмехнулся:

— Пригодится!.. Знает граф, кого награждать!

Уже две недели отец и сын Аникины жили у старого их соседа, псаломщика Страхова. Выйдя в ту памятную ночь из Кремля, они долго блуждали по глухим улицам и переулкам, а на заре постучали в страховский дом.

— Так ты ныне в солдатах? — удивился хозяин.

— Не приютишь ли, Иван Петрович, на несколько дён? — уклончиво осведомился Аникин.

Страхов прищурил глаз, погладил бороду.

— Понятно! — молвил он. — Ладно, оставайтесь!..

Степан поселился в сарае. Выходил он только по вечерам, да и то не за ворота. Ваське же было разрешено разгуливать свободно.

Однажды вечером Степан рискнул посидеть с сыном на лавочке за воротами. И, как назло, они напоролись на самого графа…

— На рожон вздумал переть? — с досадой упрекнул кузнеца Страхов. — Ведь ищут тебя. Давеча стражник заходил, допытывался. Верно, кто-нибудь из дружков твоих показал.

— Может статься, — согласился Аникин.

— То-то! И к чему было в эту кашу лезть? Такой тихий мужик!

— Мочи не стало, — тихо сказал Степан.

— Да толк-то какой? Ужели надеялись эдакую силищу одолеть?

Степан молчал.

— Дело твое, — махнул рукой Страхов. — Только помни уговор: со двора ни на шаг и на дворе показывайся пореже. Сведают, худо придется и тебе и мне.

— Ладно, Иван Петрович! — сказал Аникин. — Не опасайся! Думаю, лучше мне вовсе из Москвы убираться. Где-нибудь в деревне схоронюсь.

— Легко сказать! — возразил Страхов. — Повсюду заставы. Кошку и ту не пропустят.

— Как-нибудь проберусь. Авось одёжа солдатская поможет. А Ваську у тебя пока оставлю, если позволишь.

— Отчего же, пускай живет, — согласился хозяин. — Направлю тебя к деверю моему, под Рязань… Он примет. Только не торопись, дело опасное! Я ведь тебя не гоню…

* * *

В ту же ночь в Головинском дворце вспыхнул пожар. Разбуженный камердинером, Орлов выбежал из спальни в плаще, накинутом прямо на белье. Из галереи, примыкавшей к покоям графа, валил густой дым; в окно были видны языки пламени, полыхавшего в противоположном крыле здания.

Утром Орлову доложили, что возле дворцовых подвалов найден обгорелый шест, обернутый просмоленной паклей. Граф нахмурился, ничего не сказал. В полдень он явился в зал, где заседала следственная комиссия.

— Милостивые государи! — обратился к ним Орлов. — Медлить более нельзя. Надобно поскорее закончить разбирательство и примерно покарать преступников сообразно их вине. Тогда сразу остынет пыл черни, воцарится успокоение. А без оного мы бессильны прекратить бедствия на Москве.

Распоряжение было принято к руководству.

Вскоре герольды под звуки труб огласили приговор по всей Москве: Андреева, Дмитриева, Деянова и Леонтьева повесить, двенадцати другим заправилам бунта вырвать ноздри и отправить их на галеры; еще шестьдесят человек подвергнуть телесной экзекуции и сослать в отдаленные места; подростков, участвовавших в беспорядках, публично выпороть.

А Степана Аникина уже не было в Москве.

Однажды, ранним октябрьским утром, он явился к Страхову, низко поклонился и сказал:

— Прощай, Иван Петрович! Спасибо тебе! Ухожу!

— Ну что ж… Ступай с богом! — Страхов обнял кузнеца. — Держи путь на Рязань, там неподалеку деревня Никольская. Спросишь дьячка, Якова Коробкова. Человек он хороший!..

Васька проводил отца до ворот.

— Слыхал, сынок, где меня искать? — спросил Степан, глядя в сторону. — Как только карантины снимут, туда и пробирайся. А после увидим. Может, уйдем на новые места… На Волгу! А то и дале…

— Хорошо бы! — прошептал мальчик.

Помолчали минутку. Степан торопливо перекрестил сына, провел ладонью по его волосам и пошел прочь от двора не оглянувшись.

Исполнение приговора над участниками мятежа было назначено на одиннадцатое ноября. Легкий снежок порхал в воздухе. Караульные посты в этот день были усилены: куда ни глянь — солдатские кивера, холодное сверкание штыков и обнаженных сабель.

Ерменев шел в толпе, двигавшейся по Моховой, к Воскресенским воротам.

Он все еще жил у Каржавина, томясь вынужденным бездельем. Начальству было не до него, а выезд из Москвы стал вовсе невозможен.

Вдруг ему вздумалось пойти на место казни. Словно какая-то таинственная сила влекла его туда. Он предложил Каржавину отправиться вместе.

Тот даже руками развел:

— Ей-богу, не пойму я вас! То возмущались, негодовали. А теперь!.. Нет, благодарю покорно! Дикость, азиатчина!

Ерменев не стал возражать, но все-таки пошел.

Людской поток вынес его на Красную площадь. Вокруг Лобного места уже были приготовлены виселицы, пучки свежих розог, ведра с водой. Ерменев пристроился в уголке паперти Василия Блаженного, раскрыл альбом и принялся делать наброски. Толпа не обращала на него внимания. Все глазели туда, куда под конвоем уже вели осужденных.