Утренняя заря - [125]

— Хочу поговорить с сыном. С Ферко. Здравствуй.

— С Ферко? — в свою очередь удивилась Рике. — Его здесь нет. Откуда вы взяли, что он здесь?

— Мне привратница сказала.

— Она ошиблась.

— Тогда чьи же шинель и фуражка висят на вешалке?

Растерявшись, Рике потеряла над собой контроль.

— Это… одного ефрейтора. Смотрите! — она схватила шинель и поднесла ее к окошечку. — В нее можно двух ваших Ферко сунуть.

— Вижу.

— То-то. Еще чего-нибудь хотите?

— Ничего. От тебя ничего. Только от бога. Пусть он тебя с твоим ефрейтором наградит так же, как наградил меня тобой, Терез.

— Теперь вы меня продадите, не так ли? — прошептала разъяренная Рике. — Разрисуете меня перед своим сыном как гулящую. Пожалуйста! Все равно он поверит мне, а не вам! Только мне. Я ему сама письмо напишу и попрошу, чтобы он запретил вам появляться в этом доме.

За эту перебранку со свекровью Видо влепил Рике две пощечины, когда старушка ушла.

— Сумасшедшая! Ты что, погубить меня решила? — заорал он на нее.

Рике заплакала, а затем сама набросилась на Видо с руганью:

— Ты грубиян! Хочешь меня совсем с ума свести?..

Подполковник Холло внимательно следил за выражением лица Видо, который был сильно растерян и смущен.

— Понимаю вас. Вы боялись скандала, именно поэтому и решили порвать с этой капризной женщиной.

— Не совсем поэтому, — замотал головой Видо. — Скорее всего из-за тетушки Шарангне. Она все равно что святая женщина. Сама доброта. Не помню, сколько бессонных ночей провела она у кровати моего больного сына… И со мной была очень добра. Даже утешала меня тогда. Разве я заслужил ее доброту? Я ей и в глаза-то смотреть не мог…

— А в глаза своим товарищам вы можете смотреть? — с упреком спросил его Холло.

— Это совсем другое… — Видо вновь становился циничным. — Брак всегда сопряжен с риском. К тому же… Нельзя так баловать женщину. Размазня этот Шаранг, размазня и свинья порядочная, если из-за какой-то бабы выгоняет из дому родную мать.

— Это верно, — согласился с ним Холло. — Однако ваша вина от этого не станет меньше и ответственность — тоже… Вы ее на себя берете?

— Беру.

— Теоретически или конкретно?

— Конкретно. Только… что вы имеете в виду, товарищ подполковник?

— Бракоразводный процесс.

— Я не собираюсь разводиться, — испуганно сказал Видо. Я… люблю своего сына, товарищ подполковник.

— Разводиться будет Шаранг. И дело это будет разбираться в суде нашего города, а вы получите повестку с приглашением в суд. В качестве обвиняемого и главного, так сказать, свидетеля. Там вам придется отвечать со всей откровенностью… Вам придется сказать, что эта женщина недостойна Шаранга, что она не имеет никакого права на его жилплощадь.

Видо обхватил лицо ладонями. Он сжимал щеки руками, грязными от смазки.

— Я не сделаю этого, не смогу сделать… товарищ подполковник. От вас у меня секретов нет, но публично поносить женщину… Уж лучше сесть на гауптвахту, товарищ подполковник…

17

На краю территории лагеря находилась волейбольная площадка, с которой доносились удары мяча и топот ног: солдаты играли в мяч. Одеты они были несколько странно: до пояса обнаженные, но зато в толстых суконных брюках и тяжелых сапогах.

Чимас, пощипывая струны гитары, висевшей на ленте у него на груди, лениво сказал, обращаясь к Шарангу, который присоединился к нему неподалеку от спортплощадки:

— И охота им прыгать тут, как птичкам?! Да еще после сегодняшнего дня! Ты что, погулять вышел или твой доктор уже отпускает тебя на длинном поводке?

Шаранг ничего не ответил, а Чимас, словно торговец, который выставил лошадь на продажу, обошел вокруг Ферко, затем уселся на пенек и проиграл печальную песенку.

— Знаешь ли ты, братишка, кто ты такой? — спросил он Шаранга, не прекращая игры. — Безобидное, доброе животное. Неисправимый идеалист-хроник с дурацкой навязчивой идеей, что женщины — разумные живые существа. Вот послушай, расскажу я тебе историю, которая лично со мной приключилась, а не с кем-нибудь.

Замолчав, Чимас ударил по струнам. Мелодия, которую он играл, была похожа на грохот мчащегося поезда.

— И произошла она не где-нибудь, а в будапештском скором. Ехал я в пустом купе первого класса. Сижу, значит, один-одинешенек. Время под вечер, а мне ехать еще добрых пять часов. Поблизости ни одной женщины, в обществе которой можно было бы весело убить время… Поезд прибывает в Бадачонь. На берегу Балатона ни одной живой души, виноградники уже голые. Вот и железнодорожная станция. Фонари горят, но и здесь не видно ни одной женщины, не считая нескольких железнодорожниц с такими огромными узлами, что когда они полезли в вагон, то я боялся, как бы поезд с рельсов не сошел. Когда же поезд медленно пошел, вдруг дверь моего купе дрогнула. Вижу, стоит в проеме двери женщина. Личико довольно помятое, но фигурка вполне приличная. «Есть тут свободное место?» — спрашивает она меня. «Все купе в вашем распоряжении, мадам, в том числе и я сам», — отвечаю я ей. Вдруг она высовывается в коридор и кричит: «Папочка, иди сюда, здесь все купе свободное!»

Чимас заиграл новую мелодию.

— И тут появляется громадина мужик, похожий на медведя. И кто бы, ты думал, это был? Известный борец. Руки у него — все одно как у меня ноги вот в этом месте. И в каждой ручище по десятилитровой плетенке с вином. Великан был уже под газом и раскачивался из стороны в сторону, однако плетенки он целехонькими всунул в багажные сетки. И даже не всунул вовсе, а так легонько положил, как я бы положил свою фуражку. Был у него и рюкзак за плечами, он его мигом с себя скинул и на сиденье положил, да так, что пружины жалобно запели, а само сиденье прогнулось до самого пола.