Утренняя заря - [118]

— А бокалы? — спросил ее Бене. — Неси праздничные хрустальные бокалы, жена. А ты садись вот сюда, — сказал он Видо. — Чего стоишь, сынок, садись.

— Вот так? — Видо посмотрел на себя. — В грязных-то брюках?

— Ничего! — Шампанское выстрелило, стоило только дядюшке Бене слегка повернуть пробку. Он наполнил бокалы и, взяв один из них в свою громадную руку, сказал: — Ну… за твое здоровье! Поздравляю, ты станешь отцом, сынок.

Видо так изумился, что чуть не свалился со стула.

— Я?!

— Разумеется, ты, а не священник. Ошибки быть не может: сегодня Анги была у врача… а отцом назвала тебя… Ну чего ты так уставился? И с другими подобные вещи случаются, не только с тобой.

Однако Видо решил так просто не сдаваться. Передернув плечами, он упрямо заявил:

— Хорошо, буду платить алименты.

— А свадьба?

— Свадьбы не будет, а платить стану.

При этих словах Видо дядюшка Бене так рассмеялся, что его толстая боксерская физиономия заблестела, как жестяная кастрюля.

— Нет, дорогой, так дело не пойдет! — сказал он. — Ни о какой плате не может быть и речи! Будете жить вместе!

— Но мне не нужна ваша Анги. Я не люблю ее!

— Ничего! Раз уж ты распробовал девчонку, то пользуйся ею и дальше. Не бойся, ты не просчитался. Будешь моим компаньоном в деле. Говори, когда свадьбу будем играть?

Видо встал и хотел было уйти, не говоря ни слова, но дядюшка Бене своим мощным телом загородил ему путь.

— Куда ты так заспешил? — ехидно спросил он. — Сядь-ка на место, ты еще не ответил на мой вопрос.

С этими словами он правой рукой ударил Видо в лицо. Левой рукой он сунул его в глубокое кресло, словно Видо был не человек, а тяжелый мешок.

— Удеру! Все равно удеру! — огрызнулся из кресла Видо, ощупывая подбородок.

— Я тебе удеру! — Бене кулаком правой руки ударил по ладони левой. — Куда же ты удирать собрался? Убежишь, самое большее, на неделю, на две, а там я тебя найду и расплющу в лепешку на месте. Так что лучше говори, когда свадьба?

— После дождичка в четверг, — упорствовал Видо.

— Дамы! — Дядюшка Бене повернулся к молча стоявшим все это время жене и дочери: — Вы нам пока не нужны. Лучше принесите-ка мне тазик со льдом. Я сейчас проведу небольшую агитацию.

Три раза он так бил Видо, что тот терял сознание, и трижды Бене приводил его в сознание, прикладывая лед к голове. Он даже давал ему попить воды, подкладывал под голову подушечку, а затем снова и снова спрашивал:

— Ну, все еще не решил? Так когда же, сынок, будет свадьба?

Сначала Видо пробовал сопротивляться, защищаться от ударов и даже сам пытался ударить Бене, но это ему не удавалось, так как дядюшка Бене был настолько силен и разъярен, что колотил его, как ему только хотелось.

В конце концов Видо понял, что ничего не сможет сделать, и разрыдался. Били его и в детстве немало, да и позднее ему иногда перепадало во время драк в какой-нибудь корчме, но он никогда не просил пощады. Однако здесь после третьего «раунда» он так затрясся, ему вдруг так стало жаль самого себя, что он был вынужден прохрипеть:

— Сдаюсь… Пусть будет по-вашему… дикарь вы этакий!

Уставший и взмокший дядюшка Бене весело рассмеялся и сказал:

— За это стоит выпить. Дамы! — крикнул он, открыв дверь в комнату. — Теперь возьмите парня в свои руки и помогите ему. Быстренько тащите сюда йод, квасцы, пластырь. Ровно через две недели справляем свадьбу.

13

У проныры Чимаса, слышавшего разговор лейтенанта Татаи с Видо, чуть было слюнки не потекли от зависти. А когда командира взвода позвали к рации, находившейся в командирском танке, Чимас сказал Видо:

— Ну ты и хорош был, держался молодцом! Теперь можно сказать, что «воздушная» опасность миновала, дружище…

— Ты это о чем? Чего брешешь? — сердито оборвал его Видо.

— Верблюд, я же за тебя переживаю! Как и Татаи.

— Это не разговор, — заметил Видо. — Тем более для тебя. Понял?

— Вот тебе и на! Я за него болею, а он!

— Отстань! И о том случае ни слова! Даже со мной. Я тебе еще ночью говорил об этом. Как бы за меня Татаи ни стоял, но если старик Холло заварит кашу, то мне не поздоровится. — И совсем тихо, себе под нос добавил: — Даже грозился известить семью.

Отбросив в сторону пустую банку из-под консервов, Видо сложил перочинный нож и, расстегнув комбинезон, полез в карман за сигаретами. Достал маленький, но тяжелый серебряный портсигар, который, казалось, было бы удобнее носить в своей сумочке женщине, чем держать в своих руках мужчине. Открыл его — и с внутренней крышки на Видо уставился черными озорными глазенками толстенький малыш, запечатленный на вставленной в портсигар миниатюре. Ради этого единственного живого существа Видо охотно пожертвовал бы даже рукой. Это был его сын Дьюрка.

Когда малыш появился на свет, Видо даже смотреть на него не мог, хотя теща и уверяла, что тот вылитый Видо. Только от большой любви, уверяла теща, мог родиться такой великолепный ребенок. Видо раздражало, когда малыш плакал, как он ходил, переваливаясь с боку на бок. Видо не мог заставить себя взять малыша на руки или покатать его верхом на ноге. Он, собственно, и в армию-то ушел, даже не взяв с собой фотографии сына, как это делали обычно новобранцы.