Утренний ветер - [5]

— Человек — маленький, бессильный, — улыбается Ела.

— Он пассивный. Но как только он поймет, что родился для счастья, человек изменится.

— В счастье — эгоизм, Владо.

— Это неправда. Счастье не может существовать, когда кругом несчастье.

Их взгляды встречаются. Девушка опускает голову, ее глаза прячутся за зеленые очки, и Владо видит вместо горящего взгляда Елы отражение солнца. Оно маленькое, как монетка, и совсем холодное.

Ела мажет кремом лоб и нос. Она могла бы среагировать на намек, на его слова о счастье, но стоит сделать маленький шаг, как ей придется все сразу решать… Пусть уж само время решит, так будет лучше и безболезненней. Надо отдалить то, что мучает сегодня, а завтра все будет как нельзя лучше.

Она спокойно растирает крем по лицу и, словно не поняв намека, спрашивает:

— Может ли человек надолго оставить после себя след? Ведь жизнь такая короткая.

— Может. Вот посмотри, молния длилась какую-нибудь долю секунды, а навсегда оставила свой след на липе, что перед нашим домом.

Ела чертит прутиком вербы на снегу. У нее получается круг. На него направлены две стрелки. Девушку охватывает любопытство исследователя, любопытство коварное и требующее быстроты решения. Как будто бы что-то подсознательное ведет ее руку с прутиком. Получился круг и две стрелки.

— Аристотель? — интересуется Владо.

— Нет, физика.

— Две действующие друг против друга силы? Круг — это ты?

— Одна из них действует дольше, другая сильнее. Что будет с кругом?

Она снимает очки. Владо замечает, как лукаво блестят ее глаза, он распрямляет ногу и пожимает плечами:

— Ты ему сказала обо мне?

Ела кивает и снимает с колен лапы Рекса. Владо берет его за ошейник и медленно встает:

— Что будет с кругом? Ты должна была бы отдать предпочтение силе с большим притяжением.

— Сложный экзаменационный вопрос, пан профессор…

Владо вытирает со лба холодный пот. «Пан профессор, пан профессор»… Слова эти звучат у него в ушах. Уже год они держатся в его памяти.

Вечность, счастье… В нескольких шагах от белой полоски с кусочком голубого неба стоят солдаты с изображением черепа и скрещенных костей в петлице. А Ела — в деревне, за железной стеной, которая со всех сторон окружила-его цементный блиндаж.

4

Ела смотрит на солнце. Кажется ей, что это луна, светлая и большая, что сейчас не день, а тихая серебряная ночь. Владо сидит около нее в станционном кафе, пьет кофе и курит. Он как-то смешно пускает дым через нос, отгоняет его и покашливает.

Хрипло играет патефон, поет Зара Леандер. В ее голосе заключено что-то чувственное и фатальное, жестокое и горько-сладкое.

— «Забудь меня, если можешь, забудь навсегда», — вслух переводит Ела. Она чувствует тепло ладони Владо, косится на буфетчика, убирает свою руку и говорит: — Я уже знаю о тебе столько, что мне даже не верится. Может быть, нам несколько замедлить наш слалом?

— Но стоит ли это делать, — усмехается Владо и гасит в пепельнице недокуренную сигарету. — Посмотри, всему бывает конец. Замедлить? Для чего? Ты для меня не транзитная станция, а конечная остановка.

Патефон медленно затихает, скрипит так, что мурашки пробегают по спине, и умолкает. Буфетчик дремлет. С грохотом проходит товарный состав. Он удивительно длинный и тяжелый. Со свистом исчезая вдали, поезд оставляет за собой серое облако и рождает мысли об окопах, новой пронафталиненной униформе, о запахе эфира, лучах прожекторов, затаенном дыхании во мраке бомбоубежищ и сиренах. Ела готова расплакаться: лед на Ваге перед окном кафе — как замерзшие слезы, холодная вода в реке — как немая и страшная могила для живых, груды угля за станцией — это окаменевшая боль всего мира. Мобилизация страшит: призывают всех, даже студентов. Идут поезда, бесконечно длинные поезда идут на восток.

Шум на станции исчезает. Наступает тишина, успокаивающая, какая-то невероятная. На оттаявшее окно дышит зимняя ночь. Они с Владо пьют вино. Оно кажется ей кислым, но Ела чувствует, как у нее развязывается язык, как ей становится хорошо.

— Знаешь, — говорит Владо, — каждый человек излучает какие-то флюиды. Один их улавливает, другой — нет.

Еле не хочется отказываться от своей идеи:

— Вот видишь, значит, мир не только материя.

— А что же в таком случае передатчик и улавливатель? Идея? Дух?.. Нет, Ела, все реальнее и проще. Передаю я, скажем, по радио на волне икс, и на той же волне ты это поймаешь приемником. И у людей это приблизительно так же.

— Значит, ты веришь в передачу мыслей на расстояние?

— Допускаю. Только я не вижу в этом ничего потустороннего, ничего не связанного с человеком.

Пассажирский поезд опаздывает на двадцать минут. Под фонарем плечистого железнодорожника поблескивают рельсы. Ела смотрит на них через окно, и лицо ее мрачнеет. В бесконечности две линии сливаются в одну. Да, в бесконечности. Разве человек может изменить это? И он представляется ей маленьким, бессильным, как крошка табака в бокале вина. Человек скован судьбой, железной броней, предоставлен действию магнетических сил. Что он может сделать?..

Владо чокается, отпивает и говорит:

— В человеке сосредоточен весь космос. Понимаешь? А если говорить о нас, — добавляет он тихо, — то ты, наверное, еще помнишь из физики: если воткнуть в стол две одинаковые стальные иглы и качнуть одну, то заколеблется и другая…