Утренний ветер - [37]

Он закурил сигарету и, сидя со скрещенными ногами, вспомнил ночь, как-то проведенную в Братиславе в Петржальском парке. Напрасно искали его тогда в ремесленной школе целую неделю. Исчез как в воду канул. С увлечением читал он затрепанные романы из жизни ковбоев и теперь страстно вживался в роль их отважного предводителя. Звали его теперь Джонни Черный Сокол, и восемь приятелей-подростков, изображавших верных товарищей — ковбоев беспрекословно выполняли все приказы Рудо. Однако человек живет не только идеей, но и хлебом. Когда у ребят вышли все деньги, они вечером взломали буфет. Забрали консервы, булки и несколько бутылок красного вина. Джонни Черный Сокол устроил для своих друзей праздничный ужин в пустом доме на виноградниках. Они ели и пили больше, чем могли, и навеселе отправились в город, вооруженные бутылками вина. Денег у них не было, но им хотелось посидеть в ночном ресторане, хотя они опасались, что их туда не пустят, ведь фактически они были еще зеленые мальчишки. Тогда они перешли по мосту через Дунай и обосновались в Петржальском парке. Расселись под деревьями, и Джонни Черный Сокол первый откупорил бутылку с вином. Спали они под открытым небом. В ту ночь собака тоже разбудила Рудо, и он сетовал, что нет у него ружья, чтобы прикончить ее.

«Потом у меня были крупные неприятности», — вспоминал сейчас Рудо, и перед его глазами всплыл Йожко Ковач, их комсомольский секретарь в ремесленной школе. Рудо никогда не слышал из его уст доброго слова. Однажды он опоздал на занятия, и ему устроили головомойку. В другой раз прогуливался с девушкой, и снова его попрекали. Но самая большая проработка была, конечно, после ночной «экспедиции» в Петржальский парк. Ковач неистовствовал, говорил, что, вместо того, чтобы учиться и готовить себя к труду, он, Рудо, занимается непозволительными делами. Ковач заставил его прочитать книги, которые ему не понравились: по этим книгам получалось так, что человек родится для того, чтобы работать. А почему в самом деле он должен только работать, никто ему до сих пор толком не объяснил…

А почему Штефан его ненавидит? Едва ли из-за Мариенки. Наверное, она ему рассказывала, как он приставал к ней, когда в тот вечер пришел за бутылкой водки. Нет! Штефан сторонился его как черт ладана еще раньше: судимость пугает его! Он такой же строгий, сухой, как Йожко Ковач.

«Впрочем, и мама никогда не была мной довольна, — подумал он. — Но, в сущности, все они одинаковы, все трое: проповедуют воду, а сами пьют вино».

Он вспомнил, как однажды мама на него набросилась, когда он с соседкой Аней играл в отца и мать. Под вербой они сделали шалаш из прутьев. Аня принесла в корзине деревянную куклу, и Рудо предложил ей: «Знаешь, что? Давай сделаем еще одну». — «У тебя есть нож и деревяшка?» — спросила она. «Зачем они? — удивился десятилетний Рудо. — Я тебя потискаю, и у нас родится кукла».

Мама полола в поле у болгарина, как раз рядом с шалашом, и услышала их невинный разговор. Она схватила Рудо за ухо так, что чуть не оторвала его. «Ты где, балбес, научился такому безобразию?» — пригрозила она ему кулаком, но Рудо не осмелился сказать, что у нее же.

…Отец Рудо был рабочим и умер от чахотки, когда сыну было пять лет. Мать зарабатывала, стирая белье на чужих людей. Получала она мало. На бедную вдову с ребенком никто из мужчин не зарился.

Печаль у молодых людей бывает возвышенная и прекрасная, подобная лунной ночи со звездами или последнему поцелую при прощании. Но у взрослых людей, к каким уже принадлежала мама Рудо, — за спиной у нее было уже двадцать девять лет и тяжелая жизнь, которая прибавила к ее годам еще и морщины, — печаль становится тяжелым бременем. Бедность давила маму. Что оставалось делать одинокой женщине с ребенком на руках? Ведь даже вдовец не взял бы ее без приданого. Вот она и облегчала себе жизнь как могла: за несколько крон веселилась с мужчинами. Рудо понимал печаль матери, но не хотел простить ей одного: зачем она его так больно наказала, когда он хотел прижать к себе соседскую Аню?

«Да, — думал сейчас Рудо, сидя на берегу Вага, — Ковач и Штефан только мелют языком, а в человеке разобраться не хотят».

Рудо медленно поднялся и наискось пошел к шоссе. Прогрохотал грузовик, освещая фарами путь в молочной мгле. Рудо обтер травой полуботинки, причесался и вышел на асфальт.

На повороте что-то заскрипело, как немазаное колесо, и Рудо разглядел сгорбленную мужскую фигуру, толкающую тачку. Человек остановился, отдышался, плюнул на ладони. Колесо снова заскрипело. Кто же это может быть ночью? Рудо разбирало любопытство, и он специально перешел на другую сторожу дороги.

Мужчина надвинул шапку на лицо, ускорил шаг, а когда приблизился к Рудо, остановился и поправил холстину, прикрывающую содержимое тачки. По коротким ногам Рудо узнал Валко и, смеясь, поприветствовал его:

— Доброе утро, пан Валко! Откуда это вы? Никак с прогулки?

Валко глубоко вздохнул:

— Видишь, Рудо, работаю. Эх, не хотел бы я строить еще один дом. Щебенку везу, щебенку…

— В такую даль?

— Как видишь, как видишь…

Валко растерялся. Ведь Рудо знает, что щебень возят как раз оттуда, где строится Валко. Рудо ему однажды даже помогал. Он может спросить, почему же теперь он везет целый воз с другой стороны, со стройки.