Утренний ветер - [15]

Он закуривает, подает чашку Гансу, чтобы тот залил кофе кипятком, потом выпускает через свой узкий аристократический нос облачко дыма, делая это элегантно, с особым смаком, и вдруг быстро спрашивает:

— Ведь у вас, кажется, есть брат, да?

Ела вздрагивает. Ноги ее холодеют, а в голову бросается огонь. Она чувствует, как пылают ее щеки. Затаив дыхание и опустив глаза, она произносит:

— Да, старший.

— Сколько ему лет?

— Двадцать три.

Неожиданно вспомнив о дне рождения Владо, она добавляет:

— В ноябре ему исполнилось, пан майор.

Майор фон Клатт быстро курит и не спускает глаз с ее лица.

— Похож на вас? Да? А где он сейчас?

Мысли путаются у Елы в голове. Ведь с родителями Владо она обо всем точно договорилась. Она глубоко вздыхает и говорит:

— Он студент, учится в Братиславе.

— Но ведь высшие учебные заведения закрыты.

— Студенты копают окопы, пан майор.

Майор с наслаждением пьет черный кофе. Кажется, ответ его удовлетворил. Он гасит сигарету в медной пепельнице, изображающей кабана.

— У девушки есть жених?

Глаза майора снова оживают. Они становятся игриво любопытными.

— Да.

— А где этот счастливец?

Счастливец, счастливец, она чуть не всхлипнула, она знает, какой он несчастный без нее. Нет у нее брата, есть только он.

Она берет себя в руки:

— В Братиславе.

— Он тоже копает окопы? — подозрительно подсмеивается майор, и Ела не выдерживает.

— Ой, печка загасла, — восклицает она и стремглав бросается к двери…

Просыпается она от звука собственного голоса.

13

— Бриксель мог бы уже прийти, черт возьми!

— Потерпи, потерпи, в четыре придет.

— Задача ясная. Зря не стреляй.

Раздается одиночный выстрел из автомата. Ему вторит эхо Салатина.

…В своих воспоминаниях Владо видит себя все еще стоящим в кафе.

В носу щекочет от приятного запаха черного кофе… Но голоса немцев сбрасывают его с голубой вершины воспоминаний на землю, в подвал, в окружение. Высоко остались над ним воздушные замки. А здесь тишина, она замкнулась, как поверхность воды в озере под Салатином, и затопила все.

Может быть, подведет немецкая точность, может быть, нападут на Брикселя партизаны? Разумеется, они могут по дороге напасть на тех, как напали на этих; ничто не исключено. Но едва ли дозор партизан сможет остановить брикселевских солдат. Фашисты придут вовремя.

Только сейчас Владо вновь понимает смысл их речей: в четыре придет Бриксель, в четыре. Ждать еще полчаса.

В мозг вонзаются раскаленные иглы надежды. Вспыхивает, точно паутина, фантазия.

Владо чувствует под ногами цементный пол, казалось бы, твердый, но ненадежный, наподобие растрескавшегося льда на незнакомой реке. Цемент, а напоминает трясину! Все висит над ним на волоске.

Желания обуревают его. Порыв к жизни сталкивается с сознанием гибели. Кровь ударяет в виски и шумит в ушах, как ветер. Ноги застывают.

Страх? Это только страх?

Почему он начал надеяться? Это увело его в воспоминания. Он оглянулся назад, во вчерашний день, и размечтался о весне, не слышал даже выстрела и голосов.

Холодный пот выступает на лбу. Нет, никто его не спасет. Это не сон. Откроешь глаза и окажешься в белоснежной постели, на ковре — золотое пятно солнца, включишь радио, мама входит с чашечкой кофе… Глупости! За цементной стеной стучит зубами смерть.

Страх проникает в него, как яд. Ему знакомо такое чувство, когда невидимая сила готова разорвать сердце. Однажды, будучи мальчишкой, он заснул в лопушнике, а когда проснулся, то увидел, что прямо около его лица лежит толстая черная змея. Свернувшись в клубок, она подняла голову над лопухом, гипнотизируя своим взглядом мальчика. Владо оцепенел от ужаса, он боялся даже моргнуть, пот покрыл его тело. «Маленькая ящерка, спаси меня от змеи, — шептал он про себя детское заклинание, приписывая ему волшебную силу, — а я спасу тебя от злого человека».

Тогда он спасся и без ящерки — убежал, а сейчас не может спасти сам себя от злого человека и тем более убежать. Страх, как сильный яд… Он разъедает минутную надежду, связывает по рукам и ногам, замораживает мускулы. Владо не может двинуться. Он видит на полу разбитую телефонную трубку, и у него нет сил хотя бы ухмыльнуться. Еще полчаса, и он станет развалиной, недвижимой, разбитой, как эта трубка на полу.

Взгляд его приковывает зеркало, лежащее на скамейке. Это Войтех оставил его. Оно притягивает глаза Владо, засасывает его всего, как топкое болото. Он наклоняется, берет зеркальце и долго смотрится в него. Оно разбито, но Владо видит свое лицо, зеленоватое, как дикое дерево. Ему кажется, что его вид предсказывает преждевременную смерть. И у Войтеха было такое же выражение лица, и у Феро. Сейчас тела их уже холодеют на замерзшей земле.

Он опирается подбородком на щель и вздрагивает от неожиданности: по белой полоске семенит лапками горностай. Замерзшая корка снега способна его удержать. Он даже белее окружающего снега, только хвостик у него черненький.

Владо завидует ему. С какой бы радостью он оказался сейчас в его шкуре. Вылез бы через какую-нибудь дырку, и немцы не поймали бы его. Черт возьми эти сказки! Как легко люди превращаются в них в лягушек или в мух, а потом сбрасывают с себя их кожу. Наступит полночь, и кожа начнет лопаться…