Утренний свет - [5]

Диомид, может быть, и посейчас верил, что Клавдия идет по дороге, уготованной для нее родителями. А Клавдия выросла совсем иной — гордой, горячей, себе на уме. Да ведь изъян-то, изъян-то с ногой, никуда не денешь, никакая гордость не поможет!

— Мама! — тихо позвала Клавдия. — Почему ты меня зовешь «горькая»? Я не горькая.

Мать неспокойно пошевелилась и снова ничего не ответила. Они помолчали, обе растревоженные и печальные. Мать легонько тронула плечо Клавдии:

— Ступай спи.

III

Утром мать сделала вид, что ничего не помнит, и поглядывала на дочь с обычной холодноватой пристальностью. Клавдия поняла, что мать ничего ей не открыла, ни в чем не призналась. «Ну и не надо», — решила она, сердито сдвигая брови. И сама Клавдия ведь не рассказала о себе…

За завтраком мать, невидная за огромным самоваром, громко схлебывала чай с блюдца: это обозначало, что она расстроена. Отец глухо молчал. Клавдия встретилась с его хмурым взглядом, но не опустила глаз и даже слабо усмехнулась. Ей показалось, что чашка дрогнула в руке у старика. «Не посмеешь!» — с торжеством подумала она, вспомнив, как еще совсем недавно отец хлопал ее по лбу ложкой, если она баловалась за столом. Теперь он, конечно, не тронет ее, восемнадцатилетнюю дочь, приносящую в дом собственный заработок! «Не люблю тебя», — мысленно говорила ему Клавдия, глядя на желтоватое, слегка опухшее его лицо, заросшее жестким каштановым волосом. Уж не слышал ли он разговор ее с матерью? Ну и что же, пусть…

После завтрака она убежала в зальце, уставленное фикусами и темными тяжелыми стульями, на которых сидели только гости. Она вдруг решила читать книги. Ее охватило неистовое нетерпение: немедленно, сейчас же, ей требовалась книга, которая, как человек, ответит, успокоит, объяснит… На что ответит? В чем успокоит? Она и сама пока еще не знала.

Взяв с угольника книгу в красном сафьяновом переплете с почерневшим крестом, она нерешительно ее раскрыла. Это было Евангелие. Холодная торжественность слов удивила и рассердила Клавдию, и она с силой захлопнула книгу. Мельком глянув в темный лик Христа на иконе, она прошла в кухню, оделась и торопливо зашагала в библиотеку.

В тесном зале железнодорожной библиотеки толпились школьники, они копались в груде истрепанных детских книг. Клавдия отозвала в сторону старенькую библиотекаршу и, вспыхнув, шепнула ей несколько слов. Старушка с готовностью кивнула головой и засеменила к высоким полкам. Там, встретив свою помощницу, она тихо сказала:

— Смотри-ка, вон та, в круглой шапочке, книгу про любовь просит.

Она пошевелила сухими губами и растроганно прибавила:

— Глаза большущие, горят. Прямо дикарка какая-то.

Клавдия получила книгу в мраморном переплете с истрепанными углами.

Это была «Анна Каренина».

На дежурство надо было идти только ночью. Она закрылась в своей спаленке и читала до обеда. За столом рассеянно крошила хлеб, не слыша сердитого покашливания отца, и то и дело невесело усмехалась.

Когда мать подала полную сковородку мелкой, прожаренной докрасна рыбешки, она неопределенно потыкала вилкой, пробормотала «спасибо» и снова ушла в спальню, неуклюжая в своем широком платье и какая-то потерянная.

Мать, спокойно пережевывая хлеб, долго смотрела на закрывшуюся дверку влажными серыми глазами. Потом тихо сказала не то старику, не то про себя:

— Задумала чего-то. Ей бы попроще надо жить…

Клавдия прочитала роман, отрываясь только для работы, еды, сна. Некоторые страницы, чтобы лучше понять, терпеливо перечитывала, и мало-помалу ею овладевала беспокойная, требовательная любовь к Анне. Она многого не понимала в чувствах и поступках Анны, — казалось, что все могло бы обойтись гораздо проще, прямее, — но всем сердцем верила, что Анна жила на свете. Со страстностью она принимала или осуждала поступки Анны, страдала из-за ее неудач, ненавидела и совсем не понимала Каренина, робела перед Вронским.

Свидание Анны с Сережей ошеломило ее. Она снова и снова возвращалась к этим страницам, останавливалась, стонала, в забывчивости грызла пальцы. Вот мать, какая была бы для нее желанной, единственной на всем свете! Вот мать, какой хотела быть она сама!

Последняя мысль была такой неожиданной, что Клавдия выронила книгу из рук и закрыла глаза. Несколько долгих мгновений прошло в чаду, в каком-то неясном борении стыда, надежды, предощущений счастья или, быть может, страданий. Потом Клавдия села, сдвинула брови.

— Ну и что же? И не стыдно, и обязательно полюблю, и буду матерью, и не стыдно! — твердо прошептала она и снова раскрыла книгу.

Она решительно не соглашалась с тем, что Анна должна была умереть. Клавдия совсем еще не умела думать о смерти. Перечитывая последние страницы, она возмущалась и не верила. Анна стояла перед ней живая, любимая, и Клавдия, едва не плача, тыкала кулаком в подушку и убежденно шептала:

— Неправда! Неправда!

Вечерами, отрываясь от книги, она бродила по едва освещенным улицам. Иногда вдруг представлялось, что она может встретить Анну. Но ни одна из женщин, которых она встречала, и ни одна из тех, кого она знала, решительно не были похожи на Анну. Ни у кого не было таких глаз, походки, такой любви и жизни такой…