Утренний свет - [4]
Вот и сейчас, открыв дверь, Клавдия подумала, что матери нет дома, — такая стояла мертвенная тишина. Оправив волосы, девушка шагнула через порог и тотчас же увидела мать, — она сидела у окна, надвинув на глаза белый платок.
— Где пропадала? — негромко спросила она. — Ужин-то, поди, простыл.
Клавдия только тут разглядела грузную, неясную в сумерках фигуру отца: он пристроился на другой скамье, возле печи. Старики, значит, ждали дочь в полном молчании, может быть каждый по-своему думая о ней?
Мать разлила по тарелкам лапшу и неторопливо сказала:
— Ждешь — прощенья попросят, вернутся? Да, может, ты для них только прах ненадобный!
Клавдия покосилась на отца. Значит, разговор шел о ее братьях — о Сергее и Димитрии.
— Потешился, хватит, — безжалостно добавила мать, открыто и с презрением глядя на старика. — Да, может, ты теперь сам им поклониться должен! Не у каждого ведь сердце отходчиво…
Клавдия положила ложку, выпрямилась. Вот она, вечная, незатухающая ссора…
— Клавдия! Не твоего ума дело! — взглянув на нее, прикрикнула мать и принялась есть, рассеянно, как бы нехотя.
Дряблые щеки старика посерели, в маленьких глазах стояла дикая, беспомощная тоска. Он продолжал механически опрокидывать в зубастый рот деревянную ложку. В бороде застряло несколько длинных лапшинок, но старик, выхлебав тарелку, не вынул их из бороды и полез на печку.
Клавдия, раздетая, долго сидела на постели. Через дощатую перегородку из спальни просачивались слабые лучики света. Мать разделась, тяжело встала на колени перед иконами, очень скоро поднялась и погасила свет.
Клавдия соскользнула на чистые, крашеные половицы и, стиснув на груди рубашку, дрожа от холода, прошла в родительскую спальню. Ставни, запертые на болты, не пропускали здесь даже слабого света весенней ночи. Мать, грузно ворочалась в темноте и что-то шептала. Клавдия остановилась у порожка, почти ничего не слыша от волнения.
— Раскидало вас, разбросало по белому свету… — шептала, вздыхая, мать. — Сергеюшку убьют — и не узнаю. А у Митюшки, поди, и сын уж народился, да моим рукам его не пестовать… Мать — без сыновей, жена — без мужа, бабка — без внучаток… Прости, господи, зачем живу?
На носках, обжигаясь о холодные половицы, Клавдия промчалась через спаленку, залезла под одеяло и тесно прижалась к матери. В это мгновение, запомнившееся ей навсегда, она с исступленной остротой ощутила мать — в с ю: ее теплую и вялую грудь, седую расплетенную косу на подушке, жесткие плечи, длинные, сильные ноги… Это была ее м а т ь, единственная во всем мире, кормившая ее этой грудью, качавшая на этих усталых руках…
— Мама! — громко зашептала она. — Мама, почему ты все молчишь, а потом говоришь сама с собой?
Мать не удивилась, не отодвинулась, не прикрикнула на Клавдию.
— В бабьей доле всегда лучше молчать, — не сразу ответила она. — Кому же скажешь, глупая? Тебе, Клаша, тоже пора привыкать.
— Молчать?
Клавдия села на постели, тряхнула головой.
— Не буду молчать! — упрямо в темноту сказала она. — Я вот у отца еще спрошу, почему он такой…
— Какой? — строгим и ровным голосом спросила мать.
Клавдия нашла в темноте руки матери, крепко стиснула. Пальцы у матери были холодные и едва заметно вздрагивали.
— Он тебя бил, я ведь помню. И Сережа и Митя из-за него из дома ушли. Ведь правда? Зачем ты терпела? Зачем?
Клавдия даже всхлипнула от внезапно закипевшего гнева. Мать сердито выдернула руки и отодвинулась.
— Ничего ты еще не знаешь, Клаша. Грех тебе об отце так думать!
— Какой же грех? Ведь бога-то нет на свете, мама! — с досадой крикнула Клавдия.
— Кто его знает, — медленно сказала мать. — С богом-то оно спокойнее: и боишься его, и жалуешься… при случае.
— Эх, ты, мама! — протянула Клавдия с горьким упреком. — Ведь я слышала, как ты бога-то ругала…
— Ну-ну! — окончательно рассердилась мать. — Мыслимое ли дело по ночам девчонке не спать! Зачем меня слушала? Может, я во сне разговариваю? Ступай, глупая, свет скоро. Небось корову-то я буду доить…
Она накрылась одеялом до подбородка. Клавдия растянулась рядом, заложила руки под голову и, помолчав, протяжно сказала:
— А я все чего-то жду, мама…
— Ждешь?
— Будто этой весной со мной случится что-нибудь. Ведь и непохоже, — медленнее и глуше добавила она, — а все-таки случится. Что-то хорошее.
Мать порывисто, со стоном вздохнула.
— Это, Клаша, у тебя девичье…
Она скорее почувствовала, чем услышала, как дочь, повернув голову и часто дыша ей в ухо, ждала, что она скажет дальше. А мать закрыла глаза, тревожно пошевелила руками под одеялом и промолчала.
Да и какими словами можно сказать Клавдии, что родилась она пятой, нежеланной дочерью в семье, что отец сказал на ее крестинах:
— Назвать надо Клавдией. Клавдии у нас, слава богу, не живут. Дочерю в колыбельку — приданое в коробейку. Эдак с сумой по́ миру пойдешь.
Но Клавдия все-таки выросла — невидная, хроменькая, нелюбимая. Старики не сговариваясь согласно порешили между собою, что Клавдия, их последыш, будет жить при доме, успокоит старость родителей. И в самом характере младшей дочери, казалось, заложены были черты той угрюмой отрешенности, одинокости, какие ведут девушку к прочному домоседству, к тихой судьбе вековухи и смиренницы, а по старому времени даже к монашеству.
«Большая земля» — самостоятельная часть романа «Пролегли в степи дороги».Действие романа «Большая земля» охватывает сорок лет жизни степной деревни — от русско-японской войны до весны 1943 года. В нем живут и действуют представители нескольких поколений крестьян, в частности семья Логуновых, где «золотым корнем» рода является Авдотья, народная поэтесса, о которой М. Горький сказал: «Надо, чтобы вопленица Авдотья Нужда спела отходную старому миру».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.
Пафос современности, воспроизведение творческого духа эпохи, острая постановка морально-этических проблем — таковы отличительные черты произведений Александра Чаковского — повести «Год жизни» и романа «Дороги, которые мы выбираем».Автор рассказывает о советских людях, мобилизующих все силы для выполнения исторических решений XX и XXI съездов КПСС.Главный герой произведений — молодой инженер-туннельщик Андрей Арефьев — располагает к себе читателя своей твердостью, принципиальностью, критическим, подчас придирчивым отношением к своим поступкам.
В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.
«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».